Крестовый поход в Европу

Слабовольный губернатор Алжира Шатель не пользовался у нас доверием. Он и генерал Ногес являлись личностями, от которых мы хотели решительно избавиться как можно скорее, хотя генерал Паттон постоянно утверждал, что Ногес эффективно действовал в пользу союзников. Я же лично был убежден, что генерал Ногес будет с нами сотрудничать лишь до тех пор, пока будет видеть, что мы выигрываем; однако при появлении первых признаков нашей слабости он без колебаний повернет против нас. Дарлан на все высказывания недовольства в адрес этих двух лиц неизменно отвечал: "Я и сам не хочу иметь их на этих постах, однако управление арабскими племенами — дело сложное, требующее большого опыта работы с ними. Как только вы подберете подходящих людей, достаточно опытных и лояльных французов, я немедленно устраню этих двух должностных лиц".

Мы решили привезти в Алжир Марселя Пейрутона. Мне доложили, что Пейрутон в то время фактически находился в изгнании в Аргентине и не мог вернуться во Францию из-за враждебности к нему Лаваля,[16] самой зловещей марионетки Гитлера.

Сообщалось также, что ранее он пользовался в Северной Африке репутацией умелого колониального администратора. Однако в течение длительного времени он входил в правительство Виши и поэтому считался в демократическом мире фашистом. Мы объяснили наши трудности государственному департаменту и после обмена несколькими депешами получили ответ о согласии с нашей идеей.

Пейрутона привезли в Алжир и назначили губернатором; это было нашей ошибкой, хотя он и выгодно отличался от своего слабовольного и нерешительного предшественника. Тем не менее было очень трудно найти людей даже с каким-нибудь опытом работы в системе французской колониальной администрации, не запятнавших себя связями с вишистами. Вначале мы думали использовать Маета, Бетуара и некоторых других, уже доказавших свое дружественное отношение к нам. Однако и здесь мы натолкнулись на трудности, связанные с настроениями во французских войсках, в помощи которых мы остро нуждались. Мы добились официального признания Маета и Бетуара, даже обеспечили их продвижение по службе, но не могли добиться их признания в общественном плане. Враждебное отношение к ним было настолько сильным, что они сами и генерал Жиро не рекомендовали нам использовать их на административных постах.

В это время я допустил другую ошибку, хотя и действовал из лучших побуждений. Я имею в виду введение цензуры на политические сообщения из Северной Африки сроком на шесть недель. Хотя я и испытывал личную неприязнь к цензуре, мне все же пришлось пойти на эту меру. Наш план заключался в том, чтобы содействовать в конечном счете союзу между местной французской администрацией и силами де Голля в Лондоне. Это была трудная, как мы понимали, задача, но решить ее было необходимо.

Антагонизм с де Голлем во французской армии в Северной Африке и на всех уровнях гражданской администрации сильно укоренился; однако де Голль пользовался явной популярностью среди гражданского населения, и она постепенно росла, по мере того как все отчетливее вырисовывались успехи союзников. Сторонники де Голля в Лондоне использовали любую возможность для ожесточенных нападок на каждого французского военного или гражданского деятеля в Африке, а те, в свою очередь, отвечали им публично в не менее резких выражениях. Я считал, что разрешить раздувать подобную публичную перепалку, оскорбительную для обеих сторон, означало создать такие условия, которые сделали бы невозможным примирение в будущем. Введя цензуру, я предотвратил участие местных французских должностных лиц в этой публичной ссоре. Они ожесточенно доказывали неправильность этого моего шага, как, впрочем, и представители прессы при штабе. Я считаю, что эти ограничения дали некоторый положительный результат, и они были сразу же сняты, как только я узнал, что Жиро и де Голль согласились встретиться, в Касабланке.

Запутанность военной и политической обстановки еще больше осложнялась экономическим положением в Северной Африке, которая оказалась лишенной ввоза традиционных товаров. Морского транспорта не хватало, и каждое суденышко использовалось только для доставки боевых грузов. Ощущалась острая нужда в пшенице, угле, одежде, медикаментах и других предметах потребления.