Читаем Крестовый поход за счастьем полностью

…Плавание на Крузе было веселым. Мы постоянно лазали по вантам – неуклюже, коряво, раскачиваясь, до белизны в костяшках вцепляясь пальцами в хлипкие эти веревочные лесенки. Боцман Канифолич обзывал нас беременными каракатицами, коровами и совершенно завораживающими по сложности словесными конструкциями, состоящими сплошь из непечатных слов. Вообще, Канифолич был настоящим боцманом – с прокуренными пышными усами, с зычным голосом и огромнейшим набором матерных слов. На самом деле, звали его Константин Мефодьевич, но сокращенно-доработанно получалось Канифолич. Ну, и одно из любимых выражений у него было – «сейчас заканифолю тебе по самый клотик»… Клотик – это такая… Как бы вам объяснить… Это нашлепка на верхушке мачты – попросту, медный кружок, который не дает дождям промочить мачту насквозь… Канифолич был коренаст, широкоплеч и ходил совершенно потрясающей походкой вразвалочку, обметая невероятной ширины «клешами» палубу Круза, сделанную из какой-то экзотической сосны…

Бушлат он носил прямо поверх тельняшки (у нас ее называли все «тельник». Все, кроме, конечно, Кости), и никогда его не застегивал.

Кстати, о клешах. Носили мы все черные суконные брюки-клеш. Причем обязательная процедура была – ушивание. На бедрах они подгонялись почти в обтяжку. А вниз – расходились настолько, насколько хватало фантазии… Но это еще не все. Настоящие клеша не гладились. Они смачивались и натягивались на две фанерки с заостренными краями, которые вырезались по форме брючины. Фанерки эти назывались «торпедами».

Правда, на торпедах клеша сушились редко – все-таки, чаще всего их гладили…

И в стрелки закладывали леску…

От горячего утюга леска плавилась и склеивала стрелку так, что она была похожа на лезвие ножа…

Потому что, как говорил Канифолич – стрелка на клешах должна быть такой, чтобы (цитирую) «подошел, б…, ты к бабе, а у нее, б…, колготки к е… матери все от остроты расползлись! И чтоб, б…, когда идешь, стрелки со свистом, б…, воздух разрезали!…

Мы просто млели, когда он начинал распекать нас.

Как в том анекдоте – если выкинуть весь мат, то он просто молчал…

Чича начал записывать в блокнотик все слова и выражения Канифолича и очень скоро исписал его до половины.

Некоторые выражение были настолько образны и красивы, что я помню и применяю их по сей день.

Например, «ё…ый кнехт» давал огромную пищу для воображения. А «е…ться в клюз»… К сожалению, я не записывал тогда. А надо было. Чтоб запомнить побольше.

Кнехт, кстати – это такая… штука такая, на причалах вы их видели – вокруг них швартовы наматывают. Вот и представьте сейчас процесс… А клюз – это дырка в борту судна, через которую якорная цепь проходит… Вот тоже… Картинка маслом…

А через недели полторы Печенег улетел за борт.

Дело в том, что на Крузе был настоящий штурвал – безо всякой гидравлики, огромное деревянное колесо с ручками, которое усилие передавало на лопасть руля при помощи канатов и блоков. Сложность в том, что его постоянно нужно было удерживать – малейшая волна, бьющая в руль, отдавалась на штурвал… Вот такая суровая морская правда. За два часа вахты у штурвала мы просто оставались без рук.

А тут поднялся ветер, Балтика заволновалась. Печенег стоял у штурвала. По случаю холоднющего ветра мы одевались как можно теплее – бушлат, поверх бушлата – шинель – и все это подхватывали ремнем.

Хоть и лето было.

И вот, Печенег, стоя на мостике… Ну вот смешно – это нескладное чудовище вдруг начал играть в морского волка. Лицо его сделалось суровым, он расставил ноги пошире и взгляд его вперился в горизонт.

Ну просто одногий Сильвер собственной персоной гонится за испанскими галеонами, чьи трюмы полны золота и рома.

Смехота…

И Печенег начал крутить штурвал, как это делали в кино.

Но очень недолго.

Очередная волна ударила в борт, штурвал завертелся, как пропеллер.

Печенег забыл про галеон, золото и ром, заприседал неуклюже, как курица, пытаясь поймать штурвал за ручку.

Но штурвал поймал его первым.

Ручкой за ремень.

Печенег, взвизгнув, как девчонка, воспарил – и через секунду скрылся за бортом.

Канифолич обрушил на все Балтийское море целый ворох словечек (эх, вот зря не записывал!), пинками погнал нас к спасательным кругам.

Через пару мгновений в Печенега, отчаянно барахтающегося посреди моря, полетели оранжевые спасательные круги и пара-тройка спасжилетов с аварийным комплектом – ну фонарик, пакет с сухариками, фляжка с водой…

А вот потом началось самое интересное.

Парусник – не теплоход. Его так просто не остановишь.

Нужно убрать паруса.

Или по широкой дуге обойти Печенега и вернуться, сделав полный круг.

Капитан решил парусов не убирать, а обойти…

В общем, как потом рассказывал Печенег:

–Смотрю, кругов целая куча летит. И спаскомплекта штуки три. А Круз мимо – и уходит… Ну, думаю, копец. Решили не подбирать, а забрать на обратном пути. Вот честно парни скажу, от страха чуть не обосрался…

Когда мы подошли к Печенегу и вытащили его из воды, оказалось, что он успел сожрать все три пайка в спаскомплектах…

А насчет обосрался… Не знаю… Но орал Печенег так, что сорвал голос и дня три вообще говорить не мог…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее