Читаем Крестовый поход за счастьем полностью

–Дурость какая-то… – я пожал плечами – Детский сад, блин. Типа, а давайте закидаем говном этого, потому что у него машинка красившее…

–Вот-вот! Именно поэтому!

–Вадим, не ходи! – как-то выдохнула Бабочка, как будто я на войну собирался.

–Да как не ходи – мне документы надо забрать! Блин, вот делать им нечего…

–В общем, Вадим, я с тобой пойду – решительно сказал Парамон. И ты это… ремень кожаный возьми сегодня – у тебя там бляха потяжелее.

–Ты что, думаешь на самом деле бить будут? Да брось! Погундят немного и успокоятся!

–Не скажи… Я же говорю – как в 17-м. Из-за зависти все. Еще поди граждану мечтают у тебя забрать.

–Хер им по всему форштевню! – зло сказал я. – Ладно, чай попьем сейчас и пойдем. Бабочка, дождись меня здесь.

Бабочка кивнула головой, испуганно глядя то на меня, то на Парамона.

–А может… – тихо начала она.

–Не может. Все равно идти надо. Без документов я не уеду.

–Страшно? – спросил Парамон.

–Разберемся – ответил я и быстро оделся – надел те самые джинсы, которые пытался упереть Печенег, кроссовки, белую футболку.

Мы вышли из квартиры, я закрыл дверь на ключ.

–Чтоб Бабочка не улетела? – улыбнувшись, спросил Парамон.

–Угу…

Я пытался понять, страшно мне или нет. Как-то не очень верилось, что наши настолько меня не любили, что готовы на расправу. Точнее, не хотелось верить. Страха не было – было какое-то раздражение и отвращение.

Наваерное, Парамон был прав. Революцию совершили из-за зависти. И у «помещиков и капиталистов», как писали тогда в учебниках, наверняка было вот такое же отношение к восставшим народным массам – раздражение. И отвращение с налетом брезгливости.

Мы сели с Женькой в трамвай, разрисованный какими-то цветочками.

Кстати, очень мне нарвились астраханские трамваи. Они все были разрисованы. Не рекламой прокладок или пива, как сейчас – не было тогда рекламы на трамваях. Да и нигде не было. На трамваях рисовали героев мультфильмов, какиех-то смешных зверей и прочий позитив.

Мы с Парамоном, например, радовались, как дети, когда удавалось сесть на трамвай с котом Матроскиным и прочими героями «Простоквашино».

Не знаю, почему, но этот трамвай нравился нам больше всех…

От остановки до бурсы дошли молча.

А потом Парамона поймал преподаватель по навигации и стал требовать с него какие-то несданные лабораторные, причем очень настойчиво намекая, что нужны они ему сию секунду.

Женька растерянно посмотрел на меня.

_беги – сказал я ему – Я в учебном корпусе буду, в нашем классе.

Парамон помялся, с ненавистью посмотрел на преподавателя и убежал за тетрадью в экипаж.

–Отчисляешься, Острогов? – спросил преподаватель (ну не помню я уже, как его звали!), почесывая седой затылок.

–Отчислился уже – кивнул я – документы осталось подписать и забрать.

–Жалко. Ну что же, решил если уже… Руокводить производственной практики очень тебя хвалил… Может, передумаешь?

–Да поздно передумывать…

–Ну да… Ладно, желаю удачи тебе, Острогов…

И седой препод зашагал к куда-то по своим делам.

Я вошел в учебный корпус, спросил у дневального, где начальник специальности.

Тот ответил, что в нашем учебном классе и я взбежал по старой пыльной бетонной лестнице на третий этаж.

Темный коридор, вытертый до желтизны линолеум.

Толкнув тяжелую дверь класса, я тут же понял, что попал…

Начспеца в классе не было.

Зато была наша группа в полном составе.

В классе сильно воняло краской – красили столы. И стулья. В общем, все, что можно было покрасить в темно-зеленый цвет. Не знаю почему, но многое в бурсе было темно-зеленого цвета. Иногда даже двери.

–Кто пришел! – воскликнул Костя Перет, первым увидев меня.

Все повернули головы в мою сторону и тут же отложили кисточки.

Я вошел в класс и села на подоконник.

И тут же подумал о том, что за спиной – открытое настежь окно и третий этаж и кучи битого кирпича внизу…

Но пересаживаться не стал.

Не хотелось показывать, что боюсь. А я вдруг стал бояться.

Все смотрели на меня какими-то голодно-злыми глазами.

«Ну точно революционные массы перед штурмом Зимнего Дворца» – подумал я. Штурма мне не хотелось. Вообще не хотелось.

Дрался я вообще-то плохо. Сила в руках была, а техники – ноль. Как шагающий эксковатор – если дотянется до горы, то конечно, сроет, но вот грациозности, чтоб дотянуться, не хватало…

Ну если один на один, то шансы еще были.

Но не 15 же на однго… Или сколько их тут… Я вдруг понял, что даже не знаю, сколько человек в нашей группе…

–Чё, сам пришел? – ко мне вихляясь, подошел Печенег , но остановился шагах в трех. Уж кто-кто, а он-то знал, что я если дотянусь, мало не покажется.

–В смысле? – спросил я – За документами пришел. При чем тут сам или не сам?

–А Парамон не предупредил что ли?

–О чем?

–Мы тебе сейчас е…ло бить будем – по-деловому сообщил мне Костя.

–Да ну!? И за что?!

–За все хорошее – очень логично объяснил Перет и отошел.

Я пожал плечами. У революционеров даже стратегия не была продумана. Странные они…

–А не хрен было выё…тья! – объявил приговор Печенег.

–Да успокойся, я уеду завтра.

–Вот на дорожку тебе личико и поправим – объяснил Перет откуда-то из угла.

Остальные просто стояли и молчали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее