Кри-Кри

— Вы понимаете! — тряся кружевной наколкой, кричала мадам Дидье, обращаясь к одному из своих завсегдатаев, виноторговцу Дебри. — Вы понимаете, так оскорблять честную женщину! Это значит пользоваться тем, что я бедная вдова. Обвинять меня в том, что я плохая патриотка! Знаете ли вы, — тут тетушка Дидье так грозно надвинулась на виноторговца, что тот должен был отступить на несколько шагов. — Знаете ли вы, кто сообщил полиции о том, что в доме номер шесть по улице Карно было гнездо коммунаров? Мадам Дидье! — Она ударила себя по мощной груди. — Кто обнаружил, что консьерж дома номер сорок два по нашей улице потворствовал коммунарам? Мадам Дидье! И после этого говорить, что я укрываю федератов! Ну, где, скажите вы, где справедливость?!

Тетушка Дидье выдохлась после такой длинной речи. Она схватила тряпку и с ожесточением принялась вытирать мраморные доски столиков.

Она была настолько возбуждена и взволнована, что не сразу обратила внимание на молодого приземистого офицера, ввалившегося в кафе в сопровождении двух жандармов.

А между тем, не будь тетушка Дидье так возбуждена, она сразу, по их виду, поняла бы, что они пришли неспроста.

— Эй ты, мамаша! — грубо крикнул офицер. — Мы получили сведения, что ты укрываешь раненых коммунаров!

— Я?!

Мадам Дидье всплеснула короткими руками и на мгновение застыла. Но тотчас же к ней вернулась способность речи, и она застрекотала, не успевая окончить одну фразу и посылая ей вслед другую, также неоконченную.

— Это что же такое? Что все это значит? Я бедная, одинокая вдова… Я сама разорилась из-за этой проклятой стрельбы! Что касается мадам Либу — я насквозь вижу все ее козни! Вы лучше ее спросите, какое положение при Коммуне занимал ее племянник… Пусть лучше она вам порасскажет о нем, а не порочит честную женщину! Я бедная вдова…

— Прекрати болтовню! — грубо прервал офицер поток красноречия тетушки Дидье. — Следы крови там, на улице, ведут прямо к твоему кафе.

— Пусть гром господний разразит меня! Пусть у меня отсохнет язык, если я вру! Я одинока, как пень! У меня живет только мой подручный, бедный сиротка Шарло. Да и тот ушел со вчерашнего утра. Я послала его за цикорием, а его все нет! Ума не приложу, куда он девался! Без него я, как без рук. Хоть торговля и слаба в эти дни, но все-таки разве одной управиться?.. Ведь я бедная вдова, одинокая женщина…

— Ты не очень-то напирай на то, что ты женского пола, — сердито сказал офицер, которому надоело слушать ее болтовню. — Мы прекрасно знаем, какие теперь бывают женщины. Мы вчера убедились в этом, сражаясь с женским батальоном. Ну и бабы! Им ни огонь, ни штык — все нипочем. Так что ты, тетушка, не очень напирай на то, что ты женщина! Лучше говори всю правду…

Тетушка Дидье только что собралась засыпать офицера новым потоком объяснений, как вдруг ее ухо уловило крик Мари:

— Мадам Дидье! Мадам Дидье!

И, к великому ее удивлению и ужасу, в дверях кафе показался Кри-Кри, которого вела под руку Мари. Мальчик был неузнаваемо бледен. Из руки, почти у самого плеча, струйкой стекала кровь, окрашивая в алый цвет разорванный рукав куртки. Мари, как всегда, шла легкой походкой, хотя на одной ее руке висел Кри-Кри, на другой — корзинка с цветами.

— Это еще что за птицы? — вырвалось у офицера.

— Боже мой, да это Кри-Кри! Но в каком виде! Что с ним случилось?! Вечно этот мальчишка суется, куда не надо!

Мари совершенно вошла в роль. Казалось, это была не та девочка, которая четверть часа тому назад беспомощно спрашивала у Кри-Кри, что делать с шаспо. Она говорила, и голос ее звучал естественно, и убедительно:

— Подумайте только, мадам, бедняжка Кри-Кри ранен еще со вчерашнего дня! Но он хотел скрыть это от вас и сбросил повязку. Теперь рана снова открылась. Я нашла его на пустыре, около окошка его каморки, истекающего кровью. Он хотел достать цикорий по вашему поручению, но его ранили у форта Мишель, когда он возвращался домой. У него, должно быть, серьезная рана. Он забрызгал кровью меня и все кругом…

— Так вот откуда следы крови! — радостно вскричала тетушка Дидье.

Ослабевший Кри-Кри заговорил тихим голосом!:

— Извините, мадам Дидье, я растерял весь цикорий. Когда меня ранили, я нагнулся, чтобы его собрать, но у меня закружилась голова. А я не смел показаться вам на глаза без цикория, — добавил он сокрушенно.

Но офицер не склонен был так легко поверить рассказам детей.

— Что ты там плетешь, щенок? Меня это мало интересует. Лучше скажи, почему у тебя лицо в копоти? Тоже понюхал пороху? Знаю вас, канальи!

Почувствовав опасность, Мари бросилась вперед, заслоняя Кри-Кри своей хрупкой фигуркой.

— У него лицо не в копоти, а в слезах. Его ранили, ему больно. Его надо скорее перевязать, — бормотала она, — он может истечь кровью.

— Брось эти нежности! — грубо сказал офицер. — Эй ты, раненый, покажи-ка свои руки. Готов пари держать, что они еще недавно держали шаспо.

— Господин капитан, вы только посмотрите на его глаза, — не то со смущением, не то со злобой сказал жандарм. — Ни дать, ни взять — волчонок, который сейчас бросится и перегрызет вам горло зубами.