КриБ,или Красное и белое в жизни тайного пионера Вити Молоткова

Ряды ковриков и тарелочек были бесконечными, и, несмотря на волнение, я подумал, где же взять такую прорву туристов, чтобы все это продать. Ясного ответа не было, зато базар неожиданно закончился, и я оказался на пыльной, выжженной солнцем улице, со всех сторон запакованной в глиняные дома. На этой улице я обнаружил Клару. В большой и зловещей компании.

– Привет, – жалобно и капризно пролепетала Клара, и я увидел, что компания, окружившая ее, не такая уж и большая: четыре черных маленьких чертенка, а если без художественности – просто четверо мальчишек, один из которых был вчерашний папин вор.

Я узнал его, а он узнал меня.

– Германия? – нахально спросил он и еще более нахально показал на светлые волосы Клары, так что я даже подумал, что есть в Кларе, действительно, что-то германское.

– Нет! – ответил я гордо, вспомнив вчерашние папины слова. – Мы из России! Мы коммунисты!

– Мы любим Россию, – сказал голодающий мальчик и протянул руку ладонью вверх. – Бакшиш!

Никогда такого слова не слышал, но почему-то сразу понял, что он хочет денег. И еще я сразу понял, что он не голодающий, а совсем наоборот. Кроме того, я ужасно струсил, потому что не знал, что делать дальше, а никаких денег, конечно, давать не собирался. Их у меня даже и в помине не было.

Клара стояла неподвижно, как будто происходящее ее не касалось.

– Пойдем, – сказал я.

– Ладно, – пискнула она капризно, но с места ей двинуться не дали. Приятель нашего вора схватился за Кларину сумочку, так что я прямо обомлел.

Солнце светит, улица, глина – вроде всё понятные вещи, но в голове какой-то колокольный ужас.

– Бакшиш! – с угрозой крикнул вчерашний мальчик.

Клара вырвала сумочку, я же, подумав, что сестра иногда на удивление решительна, взял да и ударил, несколько кривовато, мальчика в нос. После чего вообще перестал соображать.

Конечно, нужно было бежать именно в этот момент. Но, на свою беду, мы остались.

Мальчик-разбойник вытер кровь под носом и страшно засмеялся. Смеялся он неспроста. Его дружки в этот момент раскричались – это я слышал, но от волнения плохо, – и из соседних домов повалили люди, как будто только этого и ждали. Казалось, их не меньше, чем было вчера на площади, когда папа совершал подвиг с бутылкой.

«А кстати, – медленно подумал я, глядя, как толпа уже не маленьких, а совсем взрослых и даже немолодых разбойников, с бородами, в белых своих разбойничьих одеждах, окружила нас со всех сторон, – если сейчас не придет папа, то нам конец».

Солнце пекло, и все вокруг стало белым: и глиняные дома, и воздух. Даже все разбойники перестали быть смуглыми и чернобородыми – мы оказались в окружении совершенно белых теней, если вы представляете.

Можно сказать, конечно, что это я рехнулся от страха, но тогда вы поймете, почему я ни капельки не удивился, когда толпа расступилась и к нам, как на сцену, вышла маленькая старушка – вся в белом, понятно, да еще с белым же кружевным зонтиком.

– Что случилось? – спросила она тихо, но очень внятно.

– Почему вы говорите по-русски? – изумился я.

– Потому что я русская, – ответила старушка. – Расскажи очень коротко, что тут у вас за катавасия.

Ох как я обрадовался, услышав такое родное слово!

– Вчера он украл у папы кошелек, – я показал на маленького араба со слегка опухшим носом. – А сегодня… – словом, я действительно постарался быть предельно кратким.

Я тараторил, и во мне расцветала надежда, что старушка в белых кружевах что-то сможет сделать со всей этой шайкой.

Шайка, кстати говоря, тоже не молчала. Взрослые разбойники расспрашивали маленького, тот размахивал руками, злобно показывая то на меня, то на Клару. Взрослые в ответ шевелили бородами. Кольцо сжималось вокруг нас.

Когда я затылком уже чувствовал их жаркое дыхание, старушка заговорила. И как это она исхитрилась выучить арабский язык? Но выучила хорошо, говорила без остановки, уверенно, я бы даже сказал, напористо, и зонтик в ее руке сновал, словно парус над волнами.

Что она говорила? Мы с Кларой слушали очень внимательно. Я даже рот открыл, но, в отличие от разбойников, которые тоже слушали не отрываясь, не понимал ни слова. Если бы я знал, что мне так понадобится арабский, я бы ночей не спал, а выучил.

Старушка закончила свою речь, и тут произошло удивительное. Один разбойник, самый старый, подошел к мальчику с опухшим носом и дал ему такую затрещину, что тот свалился, а я подумал, что сейчас и мне несдобровать. Но ничего подобного: всхлипывающего мальчика разбойник схватил за ухо и поволок прочь, тот разрыдался, и стало его мне жалко, как самого себя.

Толпа загалдела, и тут откуда ни возьмись появились папа с мамой. Папа от волнения был совершенно красный и дымился, как паровоз, и даже мама покраснела слегка – не то тоже от волнения, не то от белого солнца.

– Что такое, товарищи? – закричал папа, вскочив в середину толпы и с облегчением увидев нас. – Все в порядке, товарищи! – продолжил он, а собравшиеся уже расходились. – Ну вот! – обрадовался он. – Я знал, что простые люди сердцем понимают, что мы такие же, что мы на одних баррикадах.