Крик ангела [СИ]

— Только не молчи.

Он и не молчал. Что еще оставалось, если кончилась благодать? Так быстро. И как раз тогда, когда так нужно! Когда еще столько надо сделать! Хотя бы вот эти спайки, их нельзя оставлять надолго в таком состоянии, их обязательно надо разъединить, и как можно быстрее, распушить, иначе… Крик слегка помогает, расслаивая, но как же трудно без благодати! Холодно. Как же холодно… Неважно. Важно, что эти спайки нельзя оставлять. Если выкрутить себя посильнее — может быть, получится выжать еще немного… еще капельку…

— Осторожнее.

Ох. Благодать. Много. Чужая, горячая…

Откуда? Неважно.

Важно, что теперь ее вполне хватает. И спаек больше нет. Есть пушистая бахрома, такая живая, такая активная, такая красивая. И узла вот этого тоже сейчас не будет, распутаем, сложностей-то, когда у нас столько благодати… Повреждениями человеческого тела можно и потом заняться, кровь остановили, основные осколки зафиксировали, чтобы не пропороли внутренние органы и крупные сосуды по новой, — и пока что на этом все. Куда важнее устранить повреждения эфирного и оккультного тел. Особенно эфирного, оно более хрупкое и уязвимое и…

Стоп. Откуда у демона эфирное тело?

Неважно. Важно, что оно повреждено, западный внешний край изодран в клочья и ближе к энергоцентрали сквозная дыра до самого основания, ох… Это просто так не заклеить, это надо сначала залить благодатью до самых краев, а она словно в черную дыру, уходит и уходит… Нет, вроде бы потихоньку начинает заращиваться, хорошо. Хорошо, что благодати так много, пусть и чужой, и неважно, откуда она. И неважно, что голова кружится все сильнее, главное — не умолкать, продолжая направленную вибрацию, и гнать через себя благодать, гнать туда, где она нужнее, выкручивая себя по полной, чтобы не впитать ни капли, даже случайно, потому что ты же ангел, ты и сам ее вырабатываешь, пусть и не сразу, да и вообще как-нибудь обойдешься, а он…

— Хватит.

Поток благодати прервался так неожиданно и сразу, что это было даже больно. Азирафаэль не вскрикнул, вздохнул только, резко и рвано. И так и остался сидеть, быстро дыша верхушками легких. Обычно человеческие оболочки ангелов не нуждались в дыхании, они вообще мало в чем нуждались, кроме эфирной подпитки, капельки благодати и малой толики сознательно приложенных сил.

Но сейчас благодати больше не было, и сил не было тоже. В голове звенело. Стена за спиной была восхитительно твердой и почти горячей. Почти такой же горячей, как Кроули. Руки онемели, Азирафаэль их практически не чувствовал, но это было неважно. Важным было лишь то, что руки работали, держали и Кроули по-прежнему оставался прижат горячим боком к его груди. И это было правильно. И этот звон — тоже правильно, поскольку это вовсе не звон, а крик, беспощадный и всепроникающий ангельский крик, просто совсем-совсем тихонечко, на самой грани слышимости. Именно такой, какой и нужен, чтобы слабое человеческое сердце билось в единственно верном ритме, а закуклившаяся эфирная суть ощутила себя защищенной и перестала паниковать и тратить последние силы на отражение несуществующих атак.

Разлитая в воздухе Высших Сфер остаточная благодать осаждалась на коже, чуть пощипывала лицо, впитывалась. Отдавала легкой кислинкой на губах, если их облизнуть. Но шевелиться было лень, даже языком шевелить. Азирафаэль был знаком с концепцией усталости, хотя ранее и считал ее смехотворной и относил к разряду того, чего стоило избегать. С концепцией отсутствия благодати он тоже был знаком — и тоже не на личном опыте. Со стороны. Ни разу за все шесть тысяч лет он не чувствовал себя настолько усталым и опустошенным. Настолько выжатым — в самом прямом значении этого слова.

Наверное, именно этим странным сочетанием (полным отсутствием благодати и крайней усталостью) и объяснялась накрывшая его в тот момент апатия, равнодушная, безликая и замороженная отстраненность, позволившая сказать:

— Теперь твоя очередь.

И самому не понять, был ли это вопрос или же утверждение. Почти повелительное. Почти такое, какое ни один ангел не позволяет себе при разговорах со своей Всевышним. Почти… непочтительное.

— Нет. — Господь снова спрятала руки за спину. Отвела взгляд. — От меня он не примет ничего, тем более помощи. Даже в таком состоянии. Никогда не принимал.

— Но ведь… — начал было Азирафаэль все с той же замороженной отстраненностью. И замолчал.

Апатия апатией, но он подошел слишком близко к тому, чтобы обвинить свою Господа во лжи. Можно сказать, уже почти обвинил.

— Да, израсходованная тобою благодать была моей. — Взгляд у Всевышнего был острый, в голосе четко звучала насмешка. — А чья она еще могла быть? Чье в этом мире вообще может быть хоть что-то, ну сам подумай? Особенно здесь. Но шла она от тебя. Через тебя. Он это чувствовал, только поэтому и принял.

Азирафаэлю казалось, что на его лице не отразилось ничего, кроме все той же равнодушной отстраненности. Но, наверное, ему это только казалось.

— Не веришь? — фыркнула Всевышний. — Вот же Фома, законодатель моды на две тысячи лет…[5] Ладно. Смотри.