Крик безмолвия (записки генерала)

Я не стал разбираться в их познаниях русской литературы, дабы не ставить хозяев в неудобное положение. Да и пришел я с иной целью. Меня интересовали связи Моритца в Западной Германии, особенно одна из них, с тем, чтобы перепроверить имевшуюся на этот счет информацию и определить возможности Моритца в установлении контакта с этой связью.

В эту колею я и перевел без особого труда разговор. Моритцы вспоминали многие родственные связи в ФРГ и ГДР, но то лицо, которое меня интересовало, не называли, несмотря на все мое вынужденное любопытство их родословной. Постепенно раскрывался учитель, не воспринимавший новых порядков в школе и в отношении молодежи. От него требовалось то, что было противно всему его существу, но он затаился. Открывались производственные школы, набирались учителя из квалифицированных специалистов, а он был замешан на тесте старого пруссака.

По мере того, как на лице Моритца сгущалась тень, мне становилась неуютной большая комната, в которой мы сидели за круглым столом.

С развешанных на стене портретов и лиц хозяев, кроме Инги, смотрели чопорные лица с холодными глазами, твердившими, что в ФРГ все лучше: мебель, обувь, пиво, шерсть, овощи, маргарин и шмальц.

— В свое время Гитлер для меня был великим немцем, которому я поклонялся. Он остался бы божеством для нации, если бы не проиграл войну, — вздохнул Моритц.

Инга взглянула на меня, потом осуждающе на отца. Он замолчал. Она как бы извинялась за него.

— Может вам лучше переехать в Западную Германию? — с умыслом сказал я и уставился на Моритца.

О, нет, я останусь здесь, на шее у Ульбрихта, — ошарашил он меня своим ответом.

«Какой бы русский додумался до этого?» — подумалось мне.

— А дядя Карл хочет сюда переехать, — сказала Инга.

Я сразу же уцепился за дядю Карла. Ход разговора

давал мне повод для этого. Хотелось о нем все узнать, но пришлось сдерживать себя, чтобы не навлечь чрезмерной заинтересованности им.

Дядя Карл, двоюродный брат Моритца, владелец небольшой пекарни и собственного магазинчика, в котором он продавал хлеб в Кёльне, после войны работал в одном из федеральных ведомств, находившемся в этом же городе. Он был несколько моложе Моритца. Должность его в том ведомстве была на самой низкой ступеньке не на лестнице, а под лестницей. Он был что-то вроде рассыльного или посыльного. Все совпадало с тем, что имелось у меня. Важно было выяснить, почему же он хотел переехать на жительство в ГДР. Весьма интригующее обстоятельство, которое неожиданно появилось и следовало учитывать.

* * *

…К нам подошел шофер Коновалова с термосом и чашками.

— Чайку, Николай Семенович.

— Перебил ты, Сашка, на самом интересном месте, но отказываться не будем. Наливай.

Мы уселись на поваленном дереве, пили крепко заваренный, обжигающий чай.

— Значит, дело шло к вербовке, как я понимаю?

— К установлению делового контакта.

— Так, что дальше? — заинтересовался Николай Семенович.

— Дальше… Мне рассказали, что во время одного из массированных налетов англо–американской авиации на Кельн в сорок четвертом или в сорок пятом году все богатство дяди Карла оказалось под обломками разрушенных бомбежкой зданий. От его пекарни и лавки ничего не осталось. Мне в войну не раз приходилось видеть подобную картину. Люди копались в развалинах, надеясь кого-то спасти, что-то найти, прислушивались, но под горами кирпича стояла мертвая тишина. Наверное, это же пережил и дядя Карл. Сам он случайно уцелел в ка

ком-то бомбоубежище, а вся его семья, трое детей и жена, погибли в тот день. Остался он один и едва не умер с голоду. С тех пор он возненавидел англичан и американцев, не скрывал этого в письмах к Моритцам.

Обвинял он и наци в случившемся. Жил мечтой — открыть свою пекарню, в которой сам за пекаря, и лавку — сам за прилавком. Он знал, что в ГДР допускалась частная собственность, государство поощряло конкуренцию мелких предпринимателей с государственными предприятиями. Намеревался приехать к Моритцам, считая, что в ГДР легче открыть свое дело.

Это все, что мне удалось узнать.

Время было позднее, я не стал задерживаться, испросив разрешения навестить Моритцев в ближайшее время, чтобы договориться о взаимном изучении русского языка и мекленбургского диалекта. Учитель отнесся к этому сдержанно, но сказал, что это было бы полезно Инге. Сам он уходил в сторону, передавая меня дочери. Я рассчитывал на него, однако и такой вариант меня устраивал. После того, что я услышал от старого Моритца, предпочтительнее было остановиться на Инге.