Крик безмолвия (записки генерала)

Каждый отъезд Ольги, особенно в отпуск, Гришанов

переносил болезненно. Он понимал, что не мог удержать ее около себя, что было сверх его сил и желаний, но смириться с тем, что она на какое‑то время его покидала, не мог. Правда, на этот раз его сдерживало то, что на лице Ольги, когда речь заходила о ее родителях, он видел на глазах едва удерживаемые слезы. И он старался не напоминать ей о своих переживаниях. Его не оставляла дерзкая мысль — поехать вместе с ней, что бы это ему ни стоило.

Гришанов помнил слова великого немца Гёте о том, что если хотите понять поэта, отправляйтесь к нему на родину. Ольга не была поэтом, но в ней он чувствовал поэтическое начало и хотел понять ее. Ничего ей не говоря, Гришанов начал про себя выстраивать планы ее сопровождения. Долго скрывать этого не мог и однажды, не удержавшись, поделился с ней, хотя и предчувствовал несбыточность своего намерения. В деревне у Ольги проживала тетка, помогавшая бабушке выходить ее, с кучей своих ребятишек, ютившихся вместе со взрослыми в горнице, как она называла одну из двух комнат давно построенной хаты. В ней она и росла на положении бедной Золушки. Все это не могло не сказаться на ее добром характере, тонко чувствующем каждое слово, разделяющем людскую боль, готовом прийти на помощь и поделиться всем, что у нее есть.

У Гришанова всегда щемило сердце, когда она рассказывала ему о своем детстве и он старался делать для нее все, что мог, чтобы на ее лице чаще появлялась улыбка. В нем жила и искренняя признательность к тем из ее родственников, которые приютили и накормили ее.

Гришанову хотелось увидеть этих добрых людей, увидеть деревушку, приютившуюся вдали от больших дорог, живущую в своем маленьком непритязательном мире, опустошенную пронесшимся ураганом войны. Из рассказов Ольги Гришанову рисовались старая покосившаяся хата, пруд в ложбине; степные просторы вокруг деревни, набегавший на приволье ветерок, раскачивающий волнами зеленоватую рожь, украшенную васильками. В их яркой голубой синеве он видел бездонное летнее небо и чувствовал запахи степного разнотравья.

Находясь во власти всех этих представлений, Гришанов не вытерпел.

— Я хочу поехать с тобой. Хочу…

Она отнеслась к его намерению более чем благосклон–но, даже стала обсуждать варианты возможного путешествия. И он ей поверил, стал готовиться к поездке, невзирая ни на какие сложности и опасения огласки, грозившей тяжкими для обоих последствиями.

Чем больше они вдавались в подробности подготовки к поездке, тем очевиднее становилось для него, что мечта эта неосуществима, хотя поначалу он не сомневался в искренности желания Ольги поехать с ним вместе. Но как это сделать, ни он, ни она не представляли и Гришанов вынужден был отказаться от своих радужных планов. Она ни разу не обмолвилась, что с ней собирается муж, быть может потому, чтобы не ранить этим Гришанова. Потом, как заметил Гришанов, она стала избегать разговоров о своей поездке по мере того, как она приближалась.

Гришанов упрекал себя в наивности своих задумок, о которых он мог только мечтать. Он тоже перестал ей напоминать о сборах в дорогу.

Ольга ушла в отпуск. Сопровождение не состоялось. Геннадий Иванович почти месяц ничего не знал об ее отъезде, он мог только догадываться, что она уехала, хотя могла ему позвонить и сказать, что уезжает. Его не покидала успокаивающая его мысль, что если она и уехала, то одна. Размышляя об этом, он убеждал себя, что был бы ей большой помехой, создал бы трудно объяснимую ситуацию, когда пришлось бы рассказывать о себе тетке — кто он такой и зачем приехал? Она неизбежно бы осудила Ольгу и его и им обоим не удалось бы избежать не только деревенских пересуд. Ему даже приходили на ум слова: «У тебя же есть какой‑никакой муж… Как же ты так?..»

…Прошел месяц, Ольга вернулась из отпуска в самом радужном настроении с чуть загорелым лицом, посвежевшей, и как она призналась ему при первой встрече, соскучившейся по нему. С распростертыми руками, как с расправленными крыльями, в его любимом голубом платье с крылышками, прикрывавшими плечи, она бросилась в его крепкие объятия. Он долго не отпускал ее от себя, как всегда не веря самому себе.

— Это ты?

— Это я, милый, это я…

— Куда же ты так надолго пропала? Рассказывай. Как говорят немцы — я весь превращаюсь в слух.

— Ты же знаешь, я ездила в деревню. И какая же я… Так долго не была в родных, милых сердцу местах. Поплакала на могиле матери… Теткин домик совсем ушел в

землю. Даже не верится, что я в нем жила под бабушкиными иконами в красном углу. В деревне почти никого не осталось. Разбрелись, разъехались, как и я, по белу свету. В запустении доживает деревня и люди. Только по ночам кричат филины.

Тетка несказанно обрадовалась моему приезду. Мы с ней бродили по полям вокруг деревни, я собирала алые маки и твои любимые васильки, ни на минуту не забывая о тебе, мой Василек. Мне там легко дышалось и хотелось остаться с добрыми, простыми людьми.