Крик безмолвия (записки генерала)

— Дайте телеграмму о виновных. Доложим Михаилу Андреевичу, снимем с контроля.

Я сказал, что теперь мне понятно.

Дали телеграмму, что обстоятельства расследуются специалистами пароходства, которые вынесут заключение, однако телеграмма еще долго не снималась с контроля. Видел меня Михаил Андреевич только в аэропорту, в дороге, в числе встречающих и провожающих. Мне подумалось, что он меня с кем‑то перепутал, а может за то, что я строго выдерживал скорость — сорок километров в час и знал его место отдыха на полпути до дачи, останавли

вал машину, не дожидаясь команды его личных охранников.

Возвращаясь в самолете в Краснодар после проводов, Сергей Федорович и Георгий Петрович Разумовский тоже размышляли над неожиданным жестом Михаила Андреевича. Этот случай напомнил мне эпизод из отношения к своим охранникам Н. С. Хрущева во время его посещения в Туле оружейного завода. В одном из старых, но еще крепких, петровской кладки, цехов, Никита Сергеевич в присутствии сопровождавшей его большой свиты работников ЦК и местного актива, остановился между станками и разразился бранью на своих телохранителей.

— Ну, что вы ходите у меня по пятам. Не даете шагу ступить, — кричал он на весь цех так, чтобы слышал окруживший его величество рабочий класс славной Тулы. Умел красоваться Никита Сергеевич. Сотрудники Девятого Управления были в замешательстве. Они не могли его оставить без охраны. Один из них подошел ко мне и попросил занять его место. Хрущев успокоился. Весь день я неотступно был при нем. Замечаний не получил. Видимо, он принимал меня за работника обкома и тоже пожал мне руку.

…Прилетали и улетали лайнеры, взрывая тишину зеленой благодатной долины, окруженной горами, оставляя в ней смрад сгоревшего керосина и бензина.

На глазах провожавших они скрывались в мареве поднебесья, как будто бы их и не было. После проводов все же теплилась надежда на лучшее завтрашнее. Терпимость в ожидании главенствовали, скрепляли великое государство, однако прилетавшие и улетавшие, напуская на себя величие своей непроницаемостью, злоупотребляли доверием народа.

15

В один из январских дней председателя колхоза «Восход», Михаила Назаркина, человека уже в годах, откуда‑то присланного в Долгожитово со стороны, как будто в деревне не нашлось своего, вызывали в райисполком с отчетом об итогах сельскохозяйственного года возглавляемого им колхоза.

В деревне его прозвали просто Мишкой, хотя поначалу он показывал себя строгим и деловым, покрикивал на колхозников, командовал ими направо и налево, де–монстрируя свой председательский характер. Однако дела в колхозе после отстранения от правления местного партийца пошли вниз. Разума у Мишки, как сходились в своем мнении на перекурах местные мужики, явно не хватало, чтобы вывести хозяйство из прорыва и погасить многочисленные недоимки, но коли прислали, деваться было некуда, пришлось слушаться, помалкивать. К тому же они побаивались Мишкиного буйства, в котором было больше мата–перемата, чем других слов, когда он находился под хмельком. Председатель же в деревне никого не боялся, опасался только районных властей, понимая, что они его посадили на колхозный трон, они же рано или поздно все равно снимут, как и всех его предшественников.

Жил он в деревне без семьи и свою командную независимость подрывал тем, что побирался по хатам, как в свое время сельский поп обходил с большой плетеной корзиной на руке прихожан, собирая пожертвование церкви. Председателя кормили и, конечно, подносили по стакану самогона, к которому он питал особое пристрастие. Шляться без с^яьи по вдовым бабам ему было удобнее. Они его принимали, хотя вида он был невзрачного, непричесанный, сорокалетний мужичишка, с вздернутым крючком носом, под которым зияли две большие дыры, к тому же замусоленный без женского присмотра, но зато обладавший властью — что хочу, то и ворочу. Мог дать подводу на базар, в лес за дровами, на мельницу, а то и в районную больницу, а мог и отказать не только в этом, но даже не выписать с поля неубранной соломы, чтобы прикрыть дырявую крышу хаты. Как же его было не принимать и не угощать самогоном?

Предчувствуя горячую, если не сказать жестокую проработку на исполкоме, Назаркин, сидя один в темноте в правлении колхоза, думал как бы увильнуть от отчета, но ничего придумать не мог. Направился к деревенскому сапожнику, у которого всегда водился самогон, на ужин.

Долго они при свете керосиновой лампы, подвыпив, рассуждали о делах колхозных. Сапожник сочувствовал Назаркину, подливал ему в стакан, пока тот не упился до того, что начал грозить районному начальству разнести его в пух и прах и доказать, что руководимый им колхоз не отстает.

— Пей, Миш, пей. Оно полегчает, — приговаривал сапожник. — Не нужда б, кто бы пил… Нужда заставляет. ¹

В хате у сапожника места для ночлега Назаркину