Крик души

То, о чем говорил Алексей, казалось эпизодом не из ее жизни, придуманной ложью, завуалированной за правду с целью обмануть ее и заставить сбиться с пути. Но вместе с тем… могли ли его слова оказаться истиной? Мог ли он… продать ее? Даша с ужасом понимала, что Алексей мог всё. И продать ее для того, чтобы обогатить себя на несколько тысяч — вполне. Тем более, не он ли говорил, что Даша еще принесет им с Ритой доход? Неужели он говорил об этом доходе?! Боже, какая подлость, какая низость и откровенно гадкая… правда! А как же мать? Неужели она… согласилась!? Отдала единственную дочь в бордель?!

Это никак не укладывалось в голове, но Даша понимала, что реальность происходящего дышит ей не в затылок, а прямо в лицо, опаляя кожу жаром своего удушающего дыхания.

И стали понятными приходы незнакомца с поросячьими глазками, и его откровенные разглядывания, и плотоядные взгляды, и обещания увидеться вновь… Если бы не дядя Олег!

Что стало бы с ней, если бы не дядя Олег?! Она боялась подумать. Она не желала думать об этом, знала лишь, что если раньше у нее была одна причина ненавидеть собственную мать, — смерть Юрки, то сейчас причин стало две. Равнодушная и жестокосердная попытка убийства собственной дочери.

Даша так и не смогла заснуть, хотя попыталась лечь еще в половине двенадцатого. Мысли разрывали ее, кружась в сознании надоедливыми мошками. И, когда часы показывали два часа ночи, она не выдержала и, встав с постели, накинув на себя халат, подаренный Павлом, прошла на кухню, желая выпить чаю.

Не чувствуя себя преступницей, она пробралась на кухню, поставила чайник на плиту, села за кухонный стол, закинув ноги на диван, и уставилась в окно. Она любила смотреть на ночной город. Это успокаивало ее и приводило мысли в порядок. Как раз то, что ей было просто необходимо.

А перед глазами, будто предательством с их стороны, возникли убийственные картинки из прошлого.

Умирающий дядя Олег, на диванчике в своем кабинете, почти задыхается от боли и спазмов. А она стоит на коленях перед ним. И плачет, не может сдержать слез. Они сами льются из ее глаз.

— Дядя Олег, — прошептала Даша, сжимая холодными пальцами его заледеневшие руки, стискивая их и не желая отпускать — Дядя Олег, — позвала она, ощущая, как соленая слеза, скатываясь по щеке, замирает в уголках губ и оседает на языке ядовитым привкусом соли и металла. — Пожалуйста… Дядя Олег…

— Дашенька… — сиплый, едва различимый шепот.

Она наклоняется к нему, касается лбом его щеки и умоляет.

— Дядя Олег… не оставляйте меня, — почти на издыхании, сквозь слезы, сквозь хрипоту осевшего вмиг голоса. — Не оставляйте!.. У меня никого нет, кроме вас…

— Дашенька… — едва слышно, хрипло, через силу, поворачивая голову к ней, шепчет, улыбаясь: — Я люблю тебя, Дашенька…

— Дядя Олег… — сквозь слезы умоляет она с нарастающей интонацией.

— Дашенька… — улыбка застывает на губах, в потускневших глазах сияет огонек. — Доченька моя…

Последний вздох… И улыбка навсегда замирает на его губах, а ресницы, дрожа, опускаются…