Крик души

Никки сидела на кровати, маниакально строча в блокноте, который ей принес Спенс, детально описывая все, что произошло за последние пять дней. Когда она описывала смерть Зака, сердце у нее так разрывалось от боли, что она с трудом видела страницу сквозь завесу слез. Даже сейчас, когда она перешла уже дальше к ужасу ареста и времени, проведенному в полицейском участке, она все еще тосковала по своему мальчику, хотела взять его на руки и нежно убаюкивать его, пока он не уснет. Она начала писать ему письмо, к чему она уже привыкла, рассказывая ему о детективах и суде; но, вспомнив, что он никогда не прочтет его, упала духом.

Несколько минут спустя она снова вернулась к блокноту, понимая, что если не будет писать, то беспокойство, мешавшее ей спать большую часть ночи, снова охватит ее.

«Господи, прошу Тебя, пусть Спенс и адвокат вытащат меня отсюда! — в отчаянии писала она. — Я должна вернуться домой. Я больше не могу здесь оставаться».

Она огляделась, обводя взглядом стены, окно, унитаз, тумбочку и телевизор, и почувствовала, что они надвигаются на нее, словно желая задавить всякую надежду в ее сердце. Она подняла фотографию Зака, но ей было так больно смотреть на него, что она закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь взять страх под контроль. Все обязательно будет хорошо. Они проверят входную дверь, узнают, что она говорила правду, что замок действительно был поврежден, и тогда вынуждены будут признать, что если Зак и был задушен, то существует возможность того, что это сделал кто-то другой. С вопросом о том, кто именно, они будут разбираться потом; все, что пока имеет значение, — это ее освобождение отсюда и возвращение домой.

Она думала о Спенсе и жалела, что у нее нет возможности связаться с ним и узнать, что происходит. Это ожидание и отсутствие информации было уже невозможно терпеть. Однако гораздо, гораздо хуже были страхи, которые затопили ее сознание ночью, когда она представляла себе, как останется здесь на долгие-долгие годы, потихоньку загнивая, как забытая часть прошлого, в то время как Спенс будет продолжать жить своей жизнью. Даже если он и дождется ее, она понимала, что их отношения уже никогда не будут прежними. К тому времени, как ее выпустят, они стали бы чужими друг другу. Она стала бы другим человеком, и в ней не осталось бы ничего от той Никки, которую он знал и любил. Но, впрочем, к тому времени он бы нашел себе другую: сценаристку или актрису, — кого-то, у кого не было бы ужасного гена, который разрушил невинную маленькую жизнь Зака. Он бы, несомненно, завел себе детей — нормальных, здоровых детей, и был бы окружен друзьями, которые бы точно так же любили его и восхищались им, как сейчас это делают она, Дэнни и Дэвид.

«Этого никогда не случится! — отчаянно твердила она. — Меня обязательно выпустят отсюда, и однажды все это будет казаться ничем иным, как обычным ночным кошмаром».

Не успела она додумать эту мысль, как поняла, что кто-то возится с замком в двери в ее камеру. Она прикипела к двери взглядом. Ключ скрежетал. Сердце у нее глухо колотилось. Еще только полдень, но, возможно, ей принесли новости.

Она растерялась: несколько минут ничего не происходило. Снаружи не доносилось никаких звуков, и никто не входил. Решив проверить, что происходит, она двинулась к выходу из камеры, но тут дверь распахнулась, и сердце ее превратилось в комок малодушного ужаса: перед ней стояла Сирина, обладательница татуированных, как у байкера, рук и стоящих торчком оранжевых волос; растянутые в недоброй ухмылке губы демонстрировали два ряда крупных зубов. Из-за ее спины вышли еще две женщины, такие же крупные и недобрые, и стали по бокам от нее.

Сердце Никки панически забилось. Кто их впустил? Они воспользовались ключом, значит, они взяли его у какой-то надзирательницы, и, следовательно, звать на помощь совершенно бессмысленно.

— Я тут подумала, что тебе должно быть интересно, что мы делаем с таким дерьмом, как ты! — прорычала Сирина, поставив татуированные руки на внушительные бедра.

Никки молча смотрела на нее; от ужаса ее глаза так широко открылись, что еще немного — и они могли бы выскочить из орбит.

Сирина выдвинулась на шаг вперед.

— А делаем мы, — продолжала она, — то же самое, что ты сделала со своим несчастным бэби. Понимаешь, о чем я?

Никки вжалась в стену.

— Ты понимаешь, тварь, о чем я? — требовательно переспросила Сирина.

Откуда-то у Никки взялись силы, и она покачала головой. Она так дрожала, что не могла говорить, и у нее заныло под ложечкой. Она уже чувствовала зловонный запах женщин: запах табака и немытого тела. Что они хотят с ней сделать? «Господи, прошу, помоги мне!»

— О’кей, девочки, она наша! — рявкнула Сирина, и не успела Никки пошевелиться, как они прижали ее к кровати: одна села ей на ноги, другая удерживала ее за руки, а Сирина схватила подушку и, навалившись всем своим весом, притиснула к ее лицу.

Никки попыталась глотнуть воздуха, но не могла.