Крик души

«Мне правда жаль, Зак, — написала Никки в своем блокноте той ночью, — что я так мало успеваю сейчас, но я не хочу, чтобы ты думал, будто так будет и дальше. Это просто такой период, я немного волнуюсь перед твоим предстоящим рождением и переживаю о том, как стать для тебя хорошей мамой».

Никки должна была написать что-то в этом роде, поскольку ни за что не хотела, чтобы он (или кто-то еще) узнал ее самые темные мысли. Да, она была слишком молода для этого. Да, она пускала коту под хвост возможность сделать блестящую карьеру. Да, она может сколько угодно твердить себе, что все наладится, как только они с ребенком привыкнут друг к другу; но что, если этого не произойдет? Что, если все это окажется слишком тяжело для нее? Или для Спенса, и он решит уйти?

— Ты с ума сошла, — рассмеялся Дэвид, когда однажды поздно ночью Никки проболталась ему об этом страхе. — Ни за что на свете Спенс не бросит тебя или ребенка. Ты так доведешь себя до нервного срыва на пустом месте.

Они стояли в кухне, закутавшись в халаты, и дрожали от холода, ожидая, когда закипит чайник. В правой руке Дэвид сжимал крикетную биту, которую захватил с собой, поскольку, проснувшись от шума внизу, он подумал, что к ним в дом залез грабитель.

— Я знаю, знаю, — повторяла она, прижимая ладони к щекам. — Вот только эти чувства никуда не деваются… Акушерка говорит, что такое бывает, я должна прислушаться к ней и успокоиться. Вообще-то, я уже успокоилась. Я только не могла уснуть и… Я спокойна, — она сделала глубокий вдох, затем еще один. Никки встретилась с Дэвидом взглядом и, увидев его нежное, заслуживающее доверия лицо, переполненное беспокойством, почувствовала, как последние капли паники уходят прочь. — Правда, я успокоилась, — уверила она его, еще сильнее запахивая халат.

— Я приготовлю какао, — решительно заявил он и, прислонив биту к мусорному ведру, открыл холодильник, чтобы достать молоко. — Почему бы тебе не вернуться в постель, там не так холодно, — предложил он. — Я принесу, когда оно будет готово.

К тому времени, когда он пришел, неся поднос с двумя дымящимися чашками какао, она уже уютно устроилась под пуховым одеялом, а рядом с ней лежал огромный медвежонок, предназначенный для ребенка.

— Спенс знает о том, что ты спишь с другим? — подколол ее Дэвид, ставя какао рядом с ней.

Никки хихикнула, садясь в кровати и поддергивая пуховое одеяло под самый подбородок, чтобы не замерзнуть.

— Спасибо, — прошептала она, обхватывая ладонями кружку с какао. — Прости, что разбудила.

— Все в порядке, — заверил он ее, усаживаясь на край кровати и потягивая напиток. — Теперь я знаю, что ты не какой-то грабитель, решивший стибрить мою камеру и программу «Адоб премьер про»[4].

Она снова улыбнулась, затем вздрогнула, поскольку горячее какао обожгло ее губы.

— Прости, — сказал он.

— Ничего страшного. Я сама виновата, — затем, уже осторожнее отпивая какао, она обвела взглядом комнату, ненадолго останавливаясь на фотографиях и постерах, которые были едва видны в полутьме, и на новой детской колыбельке, еще не собранной, прислоненной к столу Спенса.

Дэвид тоже огляделся и сказал:

— Помнишь, как мы раньше, когда учились в университете, сидели ночами напролет, болтали, курили косячок и пили дешевое вино? Кажется, это было так давно, правда?

Она улыбнулась, затем, поддавшись минутному желанию, сказала:

— Может, поболтаем, как в старые добрые времена? Впрочем, нет, ты, наверное, устал.

— Я не хочу спать, — возразил он, повернулся, прислонился к спинке кровати рядом с ней, завернул ноги в халат, который она оставила в ногах кровати, и притянул к себе мишку, чтобы быстрее согреться.

— Боюсь, от наркотика или выпивки придется отказаться, — заметила она.

— Правда? — переспросил он, прикидываясь удивленным и разочарованным. — В таком случае я ухожу.

Но он остался там, где сидел, и после очередного глотка какао сказал:

— Так о чем ты хочешь поболтать? Мои предложения: историческое и современное кино в жанрах документального и короткометражного фильма; футбол 1952–1988; младенцы и то, как из-за них беременные мамочки получают по голове крикетными битами.

Она прыснула со смеху.

— Ты и правда использовал бы ее, если бы это оказался грабитель? — спросила она.

— Можешь не сомневаться! — заверил он ее, превосходно сыграв вспышку мужественного гнева. — Только потом я, наверное, выронил бы ее и улизнул наверх, чтобы спрятаться за спиной плюшевого мишки, а грабитель, скорее всего, подхватил бы биту и отдубасил нас всех до смерти. И ты, правда, считаешь, что после этой милой, приятной беседы тебе будет легче заснуть?

Ее зевок перешел в смех, и она сказала:

— К счастью, я, кажется, больше никого не разбудила.

— Крис и пушками не поднять, если она уснула, — сухо заметил он.

— Тем не менее, думаю, завтра ночью она не уснет: будет волноваться перед прослушиванием.