Крик коростеля

— Ну, надо думать, не от сороки, которая некоторым все новости на хвосте приносит. — Бобров с трудом сдерживал охватившее его раздражение. Он видел, что Ника до сих пор еще не оправился от испуга, и вряд ли освободится. Разве не Фролкин ему, Боброву, постоянно внушал «не плевать против ветра», «не мешать жить козырным тузам». — Не скрытничай, — настаивал Александр Константинович. — Хочу правду знать.

— Ты про эту халяву и судмедэксперта? — Ника уставился в потолок, покраснел. Напоминание о Любке было ему неприятно. — Мимо они газовали на лодке. Их до кучи и пригласили, как понятых…

Из дальнейших слов Фролкина картина нарисовалась такая. Охранники обнаружили в кочках мешок с рыбой — легко нашли по истоптанной прошлогодней траве. Смагин, тяжело отдуваясь, с искаженным лицом рвал мешок из рук охранников. Натренированный, крепкий, он уже было осилил их, и тогда оба рыбоинспектора положили руки на кобуры пистолетов. Смагин мешок выпустил, заметался по берегу, скверно ругаясь, выкрикивая, кто он такой и кто остальные, что им честь отдавать надо, а не хватать, как последнюю тварь…

При этой сцене нутро Фролкина сжалось, язык прирос к небу, он отводил глаза, чтобы не встречаться взглядом ни с кем из троих задержанных. А Любка, зараза, всех отчетливо назвала поименно и пофамильно, перебрала все их должности и общественные посты, да еще отпускала язвительные словечки в адрес каждого. Пинаев, когда обратились к нему, подтвердил все то же самое, но в мягких тонах.

Директор нефтебазы Абрамцев, ссутулившийся и серый, отошел в сторону и присел на коряжину. Глушаков и Смагин глухо переговаривались, кажется, упрекали друг друга. Тем временем рыбонадзоровцы вытряхнули на землю улов, пересчитали: сорок стерлядок, восемь кострюков.

— Тысячу шестьсот рублей преподнесут им по судебному иску, — быстро прикинул в уме Старший Ондатр. — Ну, нарвались наконец-то! На весь район засветились. Как поступили с уловом?

— Сдал в общепит — тридцать четыре кило. Протокол и квитанция — на «Державине». — Фролкин переминался и морщился. — Понимаешь, корячится уголовное дело. Но, я думаю, до суда не дойдет.

— Почему?

— Местные власти не захотят выносить сор из избы.

— Тебя уже вызывали куда-нибудь? — Бобров закусил губу.

— Пока еще нет, но звонили. Начальник милиции Гришин подробно расспрашивал… Потерять руководителя следственного отдела ему не хочется.

Бобров ударил себя по бедрам.

— Смагин и Глушаков вконец изнагличались! Зимой соболей стреляют, летом ценную рыбу гребут! И все им прощается. До каких это пор?

— Не хочется связываться, — понуро ответил Ника.

— А я рад! Хоть в омут брошусь, хоть еще больше врагов наживу, а замять скандал не дам…

Старший Ондатр вышел от Фролкина взбудораженный. Ему не терпелось окунуться в этот чертовский круговорот.

Дома его встретили с радостью. Ксения уже прогуливалась по двору.

Хозяин наполнил квартиру гулом тяжелых шагов, обычным своим громкоголосьем.

— Агафья Мартыновна, — квас-то не перекис? — гудел Александр Константинович.

— Подмолаживала, — ластился голос тещи.

Квас он пил с кряком, ладонью во всю ширь ее вытирал губы, хвалил напиток, зная, что от похвалы его Агафья Мартыновна будет еще добрее и уважительнее.

Наедине с Ксенией, в их небольшой, но уютной спаленке, Бобров спросил:

— Сын наведывался?

— Был Вася с этой своей… — Ксения не назвала имени той, что так не по праву завладела их сыном. — Беспокоит меня он, отец. Глаза у него помутнели, молчаливый, угрюмый стал. Видать, она его цепко держит. И чем только парня приворожила? На нее поглядеть — так и польститься-то не на что!

— Слабосильный у нас Василий, — с досадой проговорил Александр Константинович, задумался и, помолчав, продолжал: — Не чаял, что сын такой уродится. Мало он взял от чалдонской закваски. И в армии служба на пользу не пошла. Васька малохольный. Не годится о сыне подобное говорить, да от правды куда деваться? Первая встречная взяла и окрутила. Жидковат молодец! Ему свою волю выказать так же трудно, как самого себя поднять за уши.

— Совсем о нем худо думаешь, — обиделась Ксения.

— Не думаю. Говорю.

— Ты баловал его.

Старший Ондатр покраснел. Укоризненный тон жены был не по духу. Конечно, он в чем-то сам виноват. Отцовская слабость к Василию проглядывалась отчетливо. К дочери Снежане отношение его было строже. Училась прилежно, росла домоседливая, от дел не отлынивала. Но не вечно же ей жить с родителями. На Василия отец крепко надеялся: род продолжит, в жизни себя утвердит. Не суждено теперь этому сбыться. Еще в армии Василию сделали сложную операцию. Врачи сказали, что детей у него не будет… Тяжело было всем. Агафья Мартыновна, вырастившая внука, утирала платком глаза. Родителей мучил вопрос: что посоветовать сыну, как устроить его нормальную жизнь при таком положении? И сошлись вот на чем: предложили Василию найти молодую женщину с ребенком, незамужнюю, привести в дом. Пусть чужое дитя, но ведь и его как родного можно принять к сердцу. Жили бы только в радости, честно трудились. Чего еще надо?