Крик коростеля

Мед пила. Масло он ей доставал облепиховое. Пивными дрожжами пользовал. А толку не было. Даже сказал сам себе иронически: «Не в коня овес, не в бабу корм!» Пожаловался недавно при встрече отцу. Старик выслушал, погладил свою круглую стриженую голову со смешно оттопыренными ушами, подумал, ответил:

— Достань медвежьего жира побольше, и пусть твоя Клавдия попьет его вдосталь. От такого снадобья много пользы бывает. Я знаю людей, кто на ладан дышал, а потом от медвежьего сала выправился.

— Яким бородатый! — вскинулся радостно Погорельцев. — Все перепробовал с ней, а про это забыл. Поедем с Сербиным добывать косолапого!

— Помог бы вам, да старость мешает, — посожалел отец.

— Не беспокойся. Управимся…

2

Владимир Изотович Сербин был его сверстником. Лет восемнадцать назад их сдружила охота, ночевка в стогу близ озера, на котором они караулили уток на перелете. Понравились Погорельцеву в Сербине простота и открытость. Работал Владимир Изотович слесарем на заводе, вел настройку-наладку каких-то точных приборов. Стрелял он лучше Сергея Васильевича, часто в трофеях его обходил, но добычу всегда делил поровну. В нем не было жадности, и Погорельцев не отличался ею. Согласие вышло у них на редкость, друг без друга они уже не могли обходиться, каждый год брали отпуск вместе весной или осенью. Бывали они и в родной стороне Сергея Васильевича, ездили на погорельцевских «Жигулях» за полтораста верст — сначала за Томь, а там и за Обь. Теперь и не сосчитать, сколько раз это было, но первое путешествие в памяти сохранилось ярко.

Теплая осень стояла, с парными туманами по утрам, не то что нынешняя — промозглая, слякотная. С рассветом отправились в путь. Сосновый бор, чистый и мшистый, молчаливо стоял по обе стороны дороги. Опустили стекла: смолистый воздух наполнил салон машины.

За Обью хвойный лес кончился. Медью горел осинник, желтел березняк. Продольные листья ветел лежали, топорщась, на влажной земле, на ровных чистых полянах, подобно ковру.

Дорога пошла гривами. В одном месте, за оврагом, надсадно рычал бульдозер. Когда сбрасывали обороты, слышались возбужденные голоса. Издали Погорельцев увидел, как на солнце блеснул нож бульдозера. Донесся собачий лай.

— Стоп! — сказал он. — Пойдем за овраг. Я знаю, чем они там занимаются. Отец рассказывал мне про такую «охоту»…

Полезли через колючки шиповника, поднялись по овражьему склону. В отдалении, у кромки бугра, елозил бульдозер.

— И не совестно вам?! — закричал Погорельцев.

Бульдозер замер. Из кабины высунулся сухощавый

молодой парень, шмыгнул носом, сплюнул.

— Чего орешь — людей пугаешь? — огрызнулся тракторист, продолжая нагло поглядывать на подошедших.

На куче взрытой земли стоял плотный, коротконогий мужчина в новенькой телогрейке и старой ондатровой шапке. Тяжелая желтая глина облепила его сапоги, колени. Рядом копались собаки, по уши зарываясь в сырую нору.

— Закурите? — спросил тяжеловесный мужчина, вытряхивая сигареты из пачки.

— Некурящие, — сказал Погорельцев.

Толстяк подмигнул красным, припухшим глазом.

— Барсуков пропасть тут! Давай, Вася! — махнул он рукой. — Срежем еще один пласт, небось, покажутся!

— Во-первых, барсук находится под запретом. Во-вторых, это варварский способ охоты, — внушительно произнес Сербин.

— Сами-то кто такие? — тугим голосом спросил толстяк.

— Горожане. — Погорельцев поманил его в сторону. — Я помню вас. Вы прораб семнадцатой мехколонны! Шатохин ваша фамилия?

— Да, — не смутился, но как-то обмяк прораб.

— А я инженер Погорельцев, из домостроительного.

Помню, выступали вы на одном совещании, ругали поставщиков…

Шатохин мотнул раза два головой, как бы удивляясь такому неожиданному стечению обстоятельств, бросил в глину недокуренную сигарету, повернул широкое, побагровевшее лицо к трактористу, распорядился:

— Закапывай яму назад! Да осторожнее — не подави собак! Ну живее, Васек, веселее! Кто бы спорил, только не мы…

Бульдозер начал лениво сгребать комкастую глину назад. Отпугнутые от норы собаки бестолково метались по сторонам, лезли под наползающий вал, обиженно лаяли. Погорельцев и Сербин, по-хорошему распрощались с Шатохиным, возвращались к машине молча. Потом Погорельцев заговорил:

— Мужик, насколько я знаю, толковый, а вот потянуло побезобразничать. Но ведь устыдился! Видел, как он сменился с лица, когда я сказал, что видел его?

— Может, не от стыда — от досады, что помешали, — усмешливо заметил Сербин.

— Не думаю. А впрочем, черт его знает! Беда, какие горе-охотники есть…