Крик коростеля

— Занятно все это, — сказал Погорельцев, дослушав Денежкина. Сергей Васильевич вознамерился было порасспрашивать Пантелея Афанасьевича о егере Мышковском, но сквозь вьюжный вой отчетливо прорезался рокот мотора.

Все трое выскочили на дорогу. Озноб охватил сразу, но они терпеливо ждали, надеясь на помощь.

— Ну, братушки, кажется, сила идет! — суетился на краю дороги Пантелей Афанасьевич. — Будь неладна она, гололедица эта!

Выл ветер, сек мокрый снег, и, прорываясь через это живое месиво, медленно надвигалось что-то большое, гудящее, ослепляя глаза белым светом огней, пронзительно-ярких во тьме ночи. Все трое подняли руки, и спустя минуту-другую около них остановился «Урал».

— Выдернуть, что ли? — крикнул, высовываясь, мужчина в лохматой шапке барсучьего меха. Это был не водитель «Урала», а сидящий с ним рядом.

— Да, да! Пожалуйста! — беспокоился Пантелей Афанасьевич. — Часа четыре кукуем. Люди вот помогали, да сил не хватило.

— Сейчас мы его, как морковку из грядки! — боевито ответила барсучья шапка. — Вяжи канат!

Небольшое усилие, и «Запорожец» Денежкина уже стоял на проезжей части.

— Спасибо! — радостно говорил Пантелей Афанасьевич. — Счастливой дороги!

— И вам того же! — сказал водитель «Урала», щупленький парень. — Не торопитесь.

— Постараемся, — улыбнулся Денежкин. — Ну, еще раз, спасибо, братушки!

«Урал» удалялся, но мощный рокот его слышался еще долго, потому что с той стороны, куда он ушел, как раз дул ветер.

— Тебе этот… в барсучьей шапке… не показался знакомым? — спросил Погорельцев Сербина.

— Да нет. Не припомню что-то.

— У меня память на голоса крепкая, — продолжал Погорельцев. — Помнишь, к отцу мы ехали, в деревню, а за оврагом бульдозером нору барсучью рыли?

— Помню. Так ты думаешь — тот прораб? — удивился Сербин.

— Он, он! Фамилию забыл. Не то Ширяев, не то… Ну да бог с ним! Выручили человека, и спасибо ему!

А шапка-то — видел? Барсучья! Или того барсука доконали, или в другом месте добыли где…

9

Следуя друг за другом, обе легковые машины въехали в Пышкино на рассвете. Как ни упрашивал Пантелей Афанасьевич завернуть к нему, Сербин и Погорельцев отказались: Денежкин живет в доме сына Павла, а Павел болен.

— Мы в гостиницу, — проговорил Погорельцев. — Машину поставим под окнами, доглядывать будем. Здоровья вашему сыну, Пантелей Афанасьевич!

Тот растрогался, жал им руки и обнимал.

— Хорошие вы, братушки! Спасибо за компанию! Лекарство достал, машина цела, а что под глазом синяк — пустяки! За жизнь свою человек не один раз кожу износит…

И Денежкин медленно покатил в свою сторону.

— Понравился мне человек, — сказал Сербин.

— Мужик что надо, — согласился Погорельцев. — Из крепкого поколения…

Остановились в маленьком теплом номере пышкинской районной гостиницы. Дежурная, полная пожилая женщина с мягким приятным голосом и добродушнымвзглядом, разбудила их в восемь часов, как они и просили. Помятые лица, воспаленные белки глаз красноречиво свидетельствовали о том, что времени для отдыха им не хватило. Взбадривали себя растворимым кофе — обжигающе горячим, густым. Усталость прошла, сон отлетел. Сербин пошел заводить машину, а Погорельцев — звонить Кошелеву. Петра Петровича не было. Секретарша сказала, что вчера ему стало плохо — пошел в больницу. Вот неприятность, подумалось Погорельцеву. Перед праздником они минут десять разговаривали по телефону. Голос у Кошелева был бодрый, с приятной хрипотцой. Договорились о встрече, о возможной поездке в тайгу хотя бы денька на два. А тут на тебе! Сбил недуг человека, что называется, с копылков.

— Вот такие у нас с тобой пироги, — говорил Погорельцев Сербину у машины, уже разогретой, работающей, готовой взять с места и покатить. — Петра Петровича нет. Но он обо всем договорился с этим егерем, с Мышковским. Есть резон ехать к нему, все выяснить.

Они расспросили встречного о здешнем егере, и тот сказал, что от гостиницы надо ехать налево по улице до конца, там повернуть снова налево, в проулок, и рулить до крайнего дома.

— Дом-то богатый? — спросил прохожего Погорельцев, в душе настроенный против Дениса Мышковского.

— Нет, не хоромы, — ответил встречный. — Ставни глухие, ворота кривые!

— Лень, что ли, починить? — хохотнул Погорельцев.

— А кто его знает!

Встречный пошел себе дальше. Был он слегка под хмельком, и Сербин заметил:

— Мужик пышкинский под стать мужику камаринскому! Смотри-ка, идет и штанишки подергивает!

Посмеялись — умолкли. Пока все складывалось для них невесело. Сидели в машине, обдумывали.

— А я полагал, что у Дениса дом не хуже, чем у Бориса, — рифмованно произнес Погорельцев.

— Я тоже такого же мнения был, — кивнул Сербин. — Егеря, лесники обычно не обижают самих себя.

— Я давеча, слушая Пантелея Афанасьевича, нарисовал образ Дениса Амосовича, — оказал Погорельцев.

— И каким же тебе он представлялся?

— Здоровым, как братец его, плутоватым. А питается только лосятиной в разных видах, пьет водку и запивает голимым медвежьим жиром!

— Вкусно! — рассмеялся Сербин. — И живописно! — Владимир Изотович продохнул. — Мы второй день живем натощак. Кофе есть кофе. Может, дернем сначала в столовую?