Крик коростеля

«Здесь мое место. Здесь я постоянно живу, — проговорила Туся, опять чего-то смущаясь. — Тут будет вам хорошо…»

«Так, выходит… я вас вытесняю? — замешкался у порога Карамышев. — Я на такой вариант не согласен. Явился здоровый мужик с бородой, занял собой все пространство уютного домика, а хрупкая девушка…»

«Пожалуйста, хоть каждый день! В свободное время стану вам сказки рассказывать. Или вы мне. Идет? В каком же вы классе?»

Втянув голову в плечи, Туся прыснула:

«Я не в классе, а в университете. На втором курсе буду учиться».

«Скажите, пожалуйста! Вот оконфузился… И какой же, позвольте узнать, факультет?

— Историко-филологический…»

«Прекрасно! Тогда у нас с вами должны быть, хотя бы чуть-чуть, родственные души».

Туся опять прыснула:

«Может быть, может быть… — Дернула острым плечом, приосанилась. — Меня многие так вот считают за девочку… Никогда мне, наверное, не быть солидной и взрослой». — В голосе ее прозвучала не то обида, не то каприз. Она посмотрела в глаза Карамышеву лукаво и озорно.

…Так Олег Петрович познакомился с Тусей Пшенкиной.

* * *

…Туся сейчас стояла под лестницей и смотрела в проем чердачной двери. На губах у нее появлялась и исчезала улыбка, но Карамышев в густых сумерках ночи этого видеть не мог. Тусе очень хотелось окликнуть Олега Петровича, о чем-нибудь просто заговорить с ним, но она не спешила сама этого делать — ждала, когда он заметит ее и окликнет первым.

Что он не спал, Туся чувствовала и злилась на него за ту снисходительность, с какой Карамышев все эти дни относился к ней. Так ей казалось, хотя он относился и ровно, и вежливо, и еще как-то так, словно к большому ребенку. Ей было больно от этого, страдало уязвленное самолюбие, но она не знала, что надо сделать, чтобы все было по-другому, чтобы между ними возникло равенство.

— Что вам сегодня не спится? — обратился вдруг к Тусе Карамышев.

— А вам?

Бесшумно и ловко взошла она по ступенькам. Села, свесила ноги, откинулась на руки.

— Нет, мне интересно, Олег Петрович, что вам заснуть помешало? Я тоже ворочалась, принималась читать… О чем вы думали?

— О звездах… Мы на них смотрим, любуемся, следим за их стройным движением, а им до нас дела нет… На Луне человек побывал. Побывает, наверно, на Марсе. А к звездам едва ли дотянется. Разве что мысленно!

Туся подвинулась в глубь чердака, поджала колени и положила на них свой лисий остренький подбородок.

— А вот когда я на звезды смотрю, особенно в зимнюю ночь, чувствую себя до ужаса одинокой. Хочется к печке, к теплу, зарыться в постель. Такие земные желания… Под зимними звездами я почему-то всегда представляю себя в заснеженном поле, огромном-огромном до неоглядности, где можно кричать и от крика охрипнуть, но никто на твой голос не отзовется.

Она задумалась, чуть покачиваясь.

— Вы тоскуете, Туся? Вы — одиноки?

Карамышев начал прислушиваться к ее замедленному прерывистому дыханию. Почему-то он ждал, что она сейчас всхлипнет или коснется рукой (наверно — холодной, дрожащей) его локтя, плеча…

— Вы правы, Олег Петрович, — тихо сказала она наконец, зарываясь лицом в колени. — Я одинока и виной всему — я сама! Ненавижу себя за свою покорность родителям…

— Покорность и послушание, как вы понимаете, понятия разные. Родители часто хотят видеть своих детей похожими на себя… Я тоже отец. У меня растет сын, и я вам признаюсь, что только о том и мечтаю, чтоб видеть в нем свое продолжение… Нет, нет, я не о том! Он должен быть лучше меня. И будет лучше! Но в моих отношениях к нему есть определенный родительский эгоизм. Куда от этого денешься!.. Не станете вы отрицать и того, что родители стараются предостеречь своих чад от ошибок, которыми сами грешили в молодости.

— Если бы так было с моими родителями! — огорченно воскликнула Туся. — Если бы только все было в этом…

— Но, по моим наблюдениям, вас и брата родители любят, — осторожно возразил Карамышев.

— Вы у нас всего несколько дней. Откуда вам знать наших родителей! — Ее раздражение усилилось, голос как-то натянуто зазвенел; наверное, на ее глазах появились слезы.

— Успокойтесь, — сказал Карамышев. — Да, это верно, — откуда мне еще знать! Однако же ваша обида на мать, на отца, как я представляю, едва ли оправданна. — Он решил нарочно клонить свою сторону. — В чем ваше горе, я думаю? Влюбились в прекрасного юношу. Были счастливы, упоены… и в один из самых прекрасных на свете дней объявили родителям.

Туся нервно, беззвучно смеялась и долго не приходила в себя.

— Что с вами? — спросил ее тихо, тревожно Карамышев.

— Нет, ничего, — очнулась она и выпрямилась, ставя удобнее ноги на лестничную перекладину. — А вы насмешили меня! Имейте в виду, никогда со мной не было и не могло быть того, что вам представилось. Знайте, что юноша с преданной, пылкой любовью у Туси Пшенкиной не существовал. Да. И на танцах я не бывала, потому что танцевать не умею и не люблю… Представьте девицу-урода, исключение из правил… Олег Петрович! — Она запаленно дышала. — Я вам не кажусь старухой?

— В ваши-то годы да говорить такое…