Крик петуха

Никто не мог разглядеть: прицеплен стержень к потолку или уходит в какие-то надзвездные дали. Возможно, что и уходил. В бесконечность. По крайней мере, двигался он вертикально, без заметного угла наклона. А нижний конец его, под шаром, шел над площадкой в середине и у края на одной высоте — сантиметрах в десяти от гравия.

Лис высказала мысль, что это маятник Фуко. Рэм возразил, что маятник наверняка сделан в те времена, когда Леона Фуко, знаменитого инженера и ученого, не было на свете. К тому же, как известно, маятник Фуко не зависит от вращения Земли. Если он ходит долго, заметно, как линия его качания постепенно перемещается. Точнее, это поворачивается Земля, а линия остается в пространстве неизменной. Здесь же острие стержня под шаром неизменно ходило между желтыми и черными камнями, вмурованными в гранитную окружность.

— А ты уверена, что здесь Земля? — тихо спросил у Лис Ежики.

— А что? Вон бабочка-крапивница летает…

— А может, этот маятник ходит вдоль Меридиана? — осторожно предположил Витька.

— Какого? — недовольно сказала Лис.

— Генерального…

— Что это за штука?

— Ну… считается, что направление вдоль ребер Кристалла. То есть границ, которые лежат между пространствами. Его не везде можно определить, только в редких местах… Это условное понятие, конечно.

— Понятие условное, а шарик-то ого какой… материальный, — заметил Рэм.

— К сожалению, мы едва ли сможем расшифровать надпись, — сказал Цезарь.

Шар по экватору был опоясан медной широкой лентой с отчеканенными знаками. Они напоминали старинные готические буквы, но были совершенно непонятны. Приклепанная к шару в нескольких местах лента кое-где отошла. Один конец был сильно отогнут.

— Будто кто-то отодрать хотел… — задумчиво сказал Филипп. — А может, и правда хотели… Великан какой-нибудь или чудовище.

Всем стало немного не по себе. Но вскоре убедились, что никаких великанов и чудовищ здесь не водится. Водились птицы в кустарнике, что разбросан был тут и там (в нем оказалось много сушняка, и это пригодилось для костров). Водились бабочки, жуки и стрекозы, а в мелких озерках, почти лужах, по вечерам кричали лягушки.

Кстати, когда бы здесь ни появлялись ребята, обязательно стоял ясный, желтый от заката вечер. А стоило всем собраться — и быстро наступала ночь. Черная, с яркими звездами. Проходила она тоже очень быстро, буквально за два часа. Потом на эту маленькую, окруженную близкими, но туманными холмами равнину приходил жаркий безоблачный день. Тоже очень короткий. И все сутки получались часов шесть. Может, и правда другая планета? Или один из темпоральных эффектов Меридиана?

К башне с одной стороны примыкала кубическая каменная пристройка. Может быть, когда-то в ней жил смотритель маятника. С другого бока стоял квадратный, сложенный из гранитных брусьев столб. Метрах в пяти от земли он соединялся с башней могучим рельсом, на котором висел черный от старости колокол. Большой, двухметрового диаметра. Языка внутри колокола не было. Хочешь позвонить — бросай камушком. Впрочем, звук был глухой, впечатления не производил. Зато, если встанешь под колоколом и что-то скажешь, разносится по всему полю. А может, и не только по нему. А если по просьбе Филиппа заорет Петька-Кригер, то хоть ложись и зажимай уши.

Петьке, кстати, нравилось это место. Он часто сидел под колоколом, на желтом, источенном временем камне, похожем на череп динозавра.

Несколько раз Филипп созывал Пограничников тем, что командовал Петьке: «Голос!» Без команды Петька орал здесь редко. Наверно, его смущала необычная краткость суток.

Сперва башня казалась неуютной и даже подавляла своей таинственностью. Но скоро ее полюбили. Она стала башней их — Пограничников. И называли они ее теперь как бы с большой буквы. Правда, внутри собирались нечасто. Только если уж очень донимала дневная жара, шли в каменную прохладу пристройки. Там, будто скамейки, лежали буквой «П» гранитные брусья. Очень удобно. И все-таки чаще всего ребята сидели снаружи, вокруг маленькой костровой площадки. Потому что неловко было шумом и разговорами беспокоить маятник, меривший семисекундными отрезками вечность.

Маятник уважали. Говорили рядом с ним вполголоса. Лишь Филипп, если был один, позволял себе нахальство. Вспрыгивал на шар и садился, растопырив ноги. Качался туда-сюда, млея от удовольствия. Казалось бы, что за радость для мальчишки, который за один миг может «качнуться» в невероятные края? А вот поди ж ты… Одна была неприятность: соскальзывая с шара, Филипп часто цеплялся за отогнутый конец медной ленты и рвал штаны.

Если посчитать, сколько раз собирались у Башни, то вроде бы и немного. Но всем казалось, что случается это давно и многократно: и разговоры у костра, и небо в густых звездах, и негромкие «щелк… щелк…» маятника. И теплое, прочное ощущение, что все — свои, все — друзья… И смесь русского и реттербергского языков, на которой они говорили, тоже скоро сделалась привычной.

Таким вроде бы неизменным все это стало, что Витька очень удивился, испугался даже, когда из темноты шагнул однажды к костру незнакомый мальчик.