Крик родившихся завтра

Бормочет и продолжает свое дело. Надо уходить. Нет, не так – надо бежать со всех ног. Куда угодно. В никуда. Из страны идиотов в страну дураков. Но Надежда стоит и смотрит, стоит и слушает выжившего из ума санитара.

Вот и всё. Все оприходованы Бухловичем. Стоит и довольно осматривается. Щурится. Подхватывает переполненное ведро, уминает.

– Ну, Бухлович здесь закончил, дальше пойдет. Не желаешь, а? По-быстрому, а? У Бухловича и шоколадка припасена, – достает из кармана, вертит, – и ванну могу потом открыть – помыться, подмыться. А? Как хочешь, стой, смотри, привыкай. Скоро сама такой станешь. Уж тогда Бухлович о тебе без спросу позаботится. Потому как с идиотов какой спрос, а?

Хлопает дверью, топает по коридору, напевает:

– Не кочегары мы, не плотники, да…

– Я его убью, – процеживаю сквозь зубы страх и отвращение. Мало поняла из его болтовни, но ощущение грязи, будто месяц не мылась. А сколько тут таких бухловичей?

Понимаю, Надежда гладит меня. Прости, что позвала с собой.

– Ты дура?! – чуть ли не кричу. – С тобой одной он бы всё сделал, всё… всё, что хотел!

«Японские спальни представляют самое необычное зрелище. Японцы спят на деревянных полках, причем чем выше статус члена коммуны, тем ниже расположена его полка. Спальни могут составлять до десяти ярусов в высоту и десяти-двадцати лежанок в ряд. Каждая ячейка отделена от соседней бумажными занавесками. В последнее время появились так называемые «капсульные» отели, которые предлагают приезжающим в страну туристам опробовать подобный вид спальных мест. Но, в отличие от традиционных полок, подобные капсулы оборудованы светом, телевизором и прочими удобствами».

– Вот и хорошо! – чуть ли не ору, но тут же понимаю – проснулся дурацкий приемник и вещает об очередных японских необыкновениях. Сажусь на кровать. Толстая психованная дура. Истеричка. Колотит дрожь. Зажмуриваю глаза, но картинка только ярче: Надежду приводят в эту спальню, почему-то днем, когда все идиоты не спят, а тихо возятся в своих кроватях, будто тараканы. Огромные, ужасные тараканы. Они смотрят на Надежду, шевелят ножками, усиками, пускают слюни, мочатся. Вонь застоявшегося ночного горшка. А Бухлович призывно похлопывает по кровати – сюда ее, сюда.

Так не будет, Надежда щипает меня. Прекрати.

Я-то знаю правду. Даже не знаю – вижу. Собственными глазами.

Всё будет не так, Надежда заставляет меня встать. Всё будет иначе.

– Как? Как?

Я не жду ответа. Но она повторяет.

Будет так, как никто и помыслить себе не мог.

5

Сколько же у нее там волос.

Эта мысль звенит в голове, наполняет ее. Совсем дурацкая и неприличная. Будто и подумать больше нечего, разглядывая голую Огнивенко. Она лежит в ванне, а вода медленно перекатывается через края, льется на пол и сбегает к сливным отверстиям. Поднимается пар.

Надежда подходит ближе и трогает воду.

Очень горячая, вытирает пальцы о майку.

Прижимаюсь к влажной стене. Тут страшнее, чем там. В обгорелой комнате, усыпанной огнетушителями. Словно ее вылизали огненным языком, покрыв стены, пол и потолок копотью. Оплавленные кровати, истаявшие, как свечки. Перекошенные тумбочки. И чье-то пропеченное тело. Обугленное.

Лучше открыть глаза. И смотреть на Огнивенко, ожидая, что вот-вот изо рта и носа пойдут пузырьки, ей надоест прикидываться и сдерживать дыхание, она сядет в ванне, обрушив водопады парящей воды.

Нет. Ничего. Спокойное лицо. Закрытые глаза. Белая кожа. Волосы. Почему же они темные?

В углу всхлипывают. Поначалу мне кажется, что это звук утекающей в трубы воды. К всхлипываниям добавляются бормотания.

Кто-то плачет, Надежда шлепает по лужам.

– Не надо! – кричу я. На самом деле из горла ничего не доносится. Ударяю ладонью по груди. Тишина. Только всхлипывания и бормотания. Не мои.

Иди сюда, Надежда смотрит на меня.

Больше всего мне хочется сбежать. Вылезти в приоткрытое окно, закрашенное белой краской. Продраться сквозь кусты. И припустить по дороге. Хоть в майке и трусах, хоть в чем мать родила. И орать. Во всё горло.

Иди сюда, настойчиво машет рукой Надежда. Нужна помощь.

Да, мне очень нужна помощь. Я готова даже на помощь Бухловича. Пусть он десять раз на дню меняет мне подгузники, касаясь кожи волосатыми руками. И отпускает шуточки. И делает, что угодно. Потому как лучше, что угодно, чем лежать в ванне, как Огнивенко. Пытаюсь сделать шаг в сторону окна, но ноги не слушаются. Нет, не подгибаются. Всего лишь идут не туда. Не к свободе, а к Надежде. Они, паршивцы этакие, выбирают кратчайший путь. Прямую. Мимо ванной. Той самой, где Огнивенко.

– Хочу проснуться, хочу проснуться, – говорю тишиной. Непослушные ноги шлепают по горячей воде. И мне приходит в голову, что это – Огнивенко. Как еще могли от нее избавиться, кроме ванны с водой? И как она могла защищаться, пытаясь сжечь убийц? Замкнутый круг. Либо утонуть, либо сварить себя заживо. Сыщик. Шерлок Холмс.