Крик родившихся завтра

– Сам не гавкай, – физики, судя по обмену репликами и тону, не испытывали к начальству надлежащего пиетета.

Наталья ощущала себя так, будто попала на заключительную часть спектакля из жизни физиков. Ничего не понятно, но чувствовалось – здесь творятся великие дела, хотя в роли подопытного и выступала самая прозаическая курица, точнее – курочка, как ее уважительно величал Филипп Рудольфович.

– Выходим из графика… Нет, не выходим… Группа прибытия фиксирует появление объекта!

Филипп Рудольфович опять соскочил с кресла и чуть ли не носом прижался к экрану с изображением загончика.

Наталье во второй раз за последние полчаса стало невыносимо плохо. Ее прошиб холодный пот. Озноб нарастающими волнами прокатывался от пяток до кончиков безымянных пальцев, и она поняла, что если сейчас не встанет и не пойдет, то провалится в беспамятство.

Завыла сирена, замигал свет, забегали люди, что-то неистово орал в микрофон Филипп Рудольфович, а потом, бросив его на пол, побежал куда-то. Вслед за ним побежал и отец, что-то неразличимое каркнув ей напоследок. Она всё же встала и пошла сквозь водоворот людей куда-то туда, где виднелась ширма, только теперь не в виде экранного изображения, которое подавалось огромной телекамерой, а самая настоящая, несвежая, с желтоватыми пятнами. Пока она невыносимо долго шла к этой ширме, за рукав схватила какая-то женщина, но Наталья стряхнула ее руку, отодвинула ширму и увидела то, что и ожидала, почему-то, увидеть – больничную койку, провода, приборы, капельницы и тянущуюся к ней ладошку, обмотанную такими же несвежими бинтами, из-под которых наружу торчали несколько пальцев, и ей ничего не оставалось, как взять эти пальцы – еще более ледяные, чем ее собственные, и услышать свистящий, астматический шепот:

– Мама…

5

Кюри спала. По крайней мере, так утверждал самописец, рисуя на ленте узнаваемые кривые быстрой фазы сна. Наталья старалась реже смотреть на девочку, занимая себя профилактической рутиной, которую могла сделать и Ангелика, но та спала на диванчике после тяжелой ночи.

Дежурил сокращенный расчет – трое операторов и начальник смены. Эксперименты приостановили до особого распоряжения. Даже Фил, измаявшись от вынужденного простоя, в кои-то веки вернулся в городок.

Подошло время сменить бинты, продезинфицировать электроды, но тогда пришлось бы разбудить Кюри, а Наталье этого не хотелось. Еще точнее – ей вообще не хотелось перебинтовывать девочку, дабы лишний раз не увидеть то, что видеть не следовало. Странная брезгливость для медика, посвятившего себя экспериментальной медицине, мозгу и видевшего такое, после чего нормального человека вывернет от отвращения. Но здесь другое. Излишний эмоциональный контакт, как это величает Фил. Знал бы он, насколько его насмешка близка к правде!

Наталья осторожно заправила выпростанную культю под одеяло и взялась за приборку на столике, где среди окровавленных клочков ваты, драных бинтов, ножниц, расширителей и скальпелей притулились самые обычные детские книжки. Последнее поступление в походную библиотечку – принесенная Ангеликой совсем новенькая книжка «Пеппи Длинныйчулок» какой-то Астрид Линдгрен. Книжка Кюри нравилась, хотя вряд ли она в ней что-то понимала, поскольку спрашивала: а что такое дом? Как выглядит лошадь? Можно попробовать эти самые блины?

После таких вопросов Наталье очень хотелось заткнуть уши и бежать отсюда не оглядываясь. Бежать далеко-далеко, на другой край страны, чтобы никогда больше не видеть ни Кюри, ни геофронт, ни всё, что с ними связано. Даже отца. А что? Ей не привыкать – убегать.

– Как она? – Поверх ширмы заглядывал Фил.

– Спит. Зачем вернулся?

– Не могу в пустой квартире. У меня, оказывается, даже постельного белья нет. Или у них так и полагается?

– У кого?

– Самураев. На голом полу спать.

– Будто здесь ты не на голом полу спишь.

Фил укоризненно покачал головой. Внутрь он не заходил.

– Давай чай попьем, – сжалилась Наталья. Не над Филом. Над собой.

Ей выделили закуток в самом дальнем углу – еще одна узкая щель, в которую еле втиснулись стол, рабочая станция и пара табуреток. Свитки энцефалограмм, рентгенограммы мозга, распечатки показаний датчиков, лабораторные тетради, анатомические атласы высились памирами чуть ли не до потолка.

– А почему это подземелье – «геофронт»? – спросила Наталья.

– Слово хорошее, – пожал плечами Фил. – Фронт. Передовой фронт науки. А если серьезно, то японцы так называют всю подземную инфраструктуру – трубы, кабели, бомбоубежища. Вот и переняли для краткости.

Он пальцем покопался в распечатках:

– Что-нибудь удалось разгадать?

– Всё есть в отчетах, – Наталья включила категорически запрещенный здесь электрочайник. Заварка оказалась еще хорошей, даже без плесени. – Сплошь разгадки вопросов мироздания.

– О, я тоже этот фильм смотрел, – оживился Фил.

– Какой?

– Нет-нет, не переживай, – он снова сгорбился, теперь уже над лабораторными журналами. Всё же в его манере изъясняться имелось нечто неуловимо странное.

Потом они пили чай из алюминиевых кружек, ручки которых приходилось оборачивать полосками бумаги, чтобы не обжечь пальцы.