Крик в ночи (СИ)

— Меня даже как-то… — вздохнул Прохор, — принял за мясцо и, в некотором роде, откушал филейную часть тела.

Полковник нахмурился:

— Больше не тревожит то место?

— Да оно, можно сказать, с тех самых пор и отсутствует.

— Скажи, умный был хин, хоть и японский?

— Дальше некуда…

Миновав вольеры с малюсенькими злыми собачками, дабы не искушать память о Грозном, они остановились у Доски Почета с мордами бульдогов, овчарок, фокстерьеров и других выдающихся собак.

— Это что еще за физия-мизия? — недовольно поморщился Ведмедятников, указав на один из портретов.

— Доберман. А если по-народному, то пинчер.

— А это что за морда, если по-народному?

— Ньюф. Любит воду, каналья, а мыряет — одно загляденье.

— И каков у этого ньюфа… ньюх? Кого ему там, под водой, вынюхивать?

— Ясное дело, кого — утопленничка, нарушившего правила поведения на воде.

Полковник немного помолчал и наставительно произнес:

— Ты давай на эту доску побольше ищеек с обостренным чутьем — сразу будет видно, что питомник на верном воспитательном направлении. Ну, а теперь, товарищ собаковед, показывай, что обещал.

Выйдя на двор, старые друзья, тряхнув стариной, взяли несколько двухметровых барьеров и очутились у покосившегося флигелька. Ведмедятников, сгорая от нетерпения, толкнул фанерную заслонку. Его взгляду предстала удивительная картина: на плюшевом канапе в медалях возлежало лопоухое существо с влажным пористым носом и равнодушно смотрящими на полковника глазами. Существо смачно чихнуло, зевнуло, рыгнуло, звякнуло медалями и отворотилось от вошедших.

— Служебно-розыскная собака Азиза, — отрапортовал Прохор. — Краса и гордость питомника им. Франца Кафки!

Ведмедятников недоверчиво перевел взгляд с Азизы на Прохора:

— А ты, Проша, ничего… не путаешь?

Прохор отчеканил:

— Товарищ полковник! Может, я что и путаю, но Азизу — ни с одной заразой не спутаю!

— Чем же эта зараза, то бишь Азиза, выдается?

— Всем тем, что, товарищ полковник, не убоюсь заметить, отмечено вами: обаятельной расположенностью к человеку.

— Каковы ее заслуги перед всенародным розыском?

— Можно одним словом?

— Валяй!

— Зверь, а не ребенок! Гавкнет — хоть святых выноси. За то и усеяна медалями, ядрена краля.

— А мне, Проша, надо найти одного человека, секешь?

— Для Азизы такое дело — что забор оросить. Только надо ей дать занюхать вещичку негодяя.

— У меня столько всяческих рогов, усов, шнурков и трусов — нюхай не хочу. Значит, таким образом, беру я у тебя сие творение природы и, как только хватаем переводчика-креветку, тут же возвращаю с медалью. Пойдет?

Прапорщик-собаковед заулыбался:

— Ежели переводить креветку, то лучше с пивом. Небось для Пронина стараетесь?

— Ах ты разбойничья душа!

— Хе-хе-хе, товарищ полковник!

* * *

Но все, оказывается, так просто вообще, и очень многое, оказывается, удивительно сложно в частности. К такому убеждению пришел Филдс, из последних силенок дослушав длиннющую исповедь мадам Дубовой-Ясеневой, ее прорвавшийся наружу, словно прыщ, монологовый крик души. Белые пятна мадамовой биографии, перестав быть белыми, окрасились в едкую гамму малярных красок, обретя форму сложной абстрактной конструкции.

— Симпатяга Агапий! Вы мне нравитесь! Позвольте, но я вам не какой-нибудь Иоська-газировщик с меркантильным интересом. У меня среднее специфическое образование. Если вы хотите знать, что такое Большие Политические Посиделки, обращайтесь прямо к Дубовой-Ясеневой.

Мадам громко хмыкнула и зарделась:

— Стоит вам подмигнуть моей чувствительной отзывчивости — и ваша жизнь превратится в мюзикл. Что такое истинная любовь? Истинная любовь — продукт наиболее зрелого развития, поэтому она встречается редко и приходит поздно. Светские хлыщи — моя слабость, черт побери.

«Какого дьявола тетка не желает раскрывать карты?!» — нервничал Филдс, стойко противостоя собственной немощи в членах.

— Мадам, с кем вы сотрудничаете?!!

У Дубовой-Ясеневой случился прострел седалищного нерва, что-то диссонансом екнуло во глубине мадамовой души.

— С меня довольно ваших любовных, посиделочных и прочих миазмов! — вскричал измотанный шпион. — Дудки! Бросьте ваши шахразадистые штучки!

— Агапий, Агапий… — заторопилась мадам, — когда я, помнится, вела раздел светской хроники в «Вестнике басмачества»…

— Ваша подхриповатая долгоиграющая пластинка с балаганистыми репризами для непрезентабельной аудитории режет слух! Хватит, милая, угомонитесь!