Крик ворона

– Эх вы, люди, людишки, людики, люденятки! Возомнили, вознеслись – мы цари, мы владыки, мы венец творения. Да что вы можете знать о творении. Скажите по-дружески, почтеннейший, вы – венец?

Иван что-то залепетал, глухо и долго.

– Скажите-ка, например, сколько по-вашему, по-людски, месяцев в году?

Иван рассмеялся и произнес. Ясно и четко:

– Не обманешь, нечисть, не обманешь. Двенадцать их, двенадцать. Я говорю тебе, говорю. Знаю, я знаю.

– Допустим. – Розовый сменил интонацию и сделался учителем или судьей: – А сколько в вашем году дней?

Иван задумался.

– Это допрос? – поинтересовался он.

– Ну что вы. Самый искренний, самый дружеский… допрос, конечно, но без пристрастия. Вам ведь больно?

– Больно, – сознался Иван, – хотя и неловко об этом говорить.

– Ну вот видите! – Розовый ликовал. – Итак, сколько же деньков в вашем году?

Иван снова задумался: «Семь? Нет – февраль, понедельник пасха…»

Он загибал пальцы с таким усердием, что пот прошиб. Потом воспрянул:

– Дайте календарь, я сосчитаю.

Розовый замахал ножками, но уже от возмущения.

– Ваши календари! Я теряю сон из-за расстройства нервов, только привидится лишь один. Знаете, не поминайте-ка их к ночи, почтеннейший, вот что я вам скажу. Вот вам грифельная доска.

Розовый полез за пазуху, достал оттуда чистейший носовой платок, сушеную жабу, веточку сирени, коробочку.

– Надо же, – бормотал он. – Какая незадача! Куда же я ее подевал? Такие волнения при моей чувствительной натуре, при моих нервах!

Он раскрыл коробочку, достал оттуда таблетку, положил под язык. Ивану стало жалко розового. Он сказал:

– Не мучься, я вспомнил. Их триста шестьдесят пять.

Розовый от радости сглотнул и снова засучил ножками.

– Как же, – сказал он иезуитским тоном, – как же мы поделим их, чтобы каждому из месяцев досталось поровну? Строго поровну – в том справедливость.

Чертили долго. Иван пальцем на стенке над кроватью, розовый – пальцем в воздухе. Иван сказал:

– Готово. Изволь взглянуть. Розовый дунул. На стенке проступили огромные кривые знаки:

«365: 12 = 30,41666666…»

– Нет, – сказал розовый, – это нельзя так. Что за точки?

– Дробь, – ответил Иван.

– Дроби не бывает, – категорично заявил розовый. – Дробями не поровну. Надо поровну.

Иван чертил, чертил, чертил шестерки дальше и не заметил, что розовый исчез.

Приходили синенькие в форме шестерок. Они, по обыкновению, кувыркались и хрюкали, но ни на полслова не становились даже девятками. Серенькие группировались и строили напротив Ивана три большие, подвижные и противные шестерки. Иван плакал, и слезы лились, оставляя кляксы: «6-6-6-6-6-6». Он брал ботинок и маркой резиновой подошвой, стачивая ее до дыр, во всех углах рисовал шестерки, все ждал – избавление ли придет, ответ ли. Мешал шкаф. Иван изрисовал его снаружи, изнутри, с боков, сверху, а положив дверцей вниз – сзади и снизу. От перемены положения шкафа на стене открылось чистое пространство – Иван покрыл шестерками и его. Травмировал, раздражал, угнетал, оскорблял, унижал, бесил своей белизной потолок. Умоляемые зелененькие кувыркались на нем шестерками, следов не оставляя. Иван лил на разные предметы чернила в виде цифры шесть и подбрасывал их к потолку. Иные запечатлевались. Иван успокаивался и порой кокетливо задирал ноги, пригибая к ним голову. Он казался себе самой воз-вышенной шестеркой на свете. И даже обезьянничанье нагло задиравших ножки синеньких мало задевало его.

Навещал розовый. Он следил за деяниями Ивана в целом одобрительно, но с растущим разочарованием. Когда живого места не осталось на стенах, на полу, на потолке, на мебели и на самом Иване (себя метил красным карандашом, куда только доставала рука), не выдержал, вздохнул и произнес:

– Эх-ма, человеки, человечки, человечишки! Ненадолго же вас хватает.

Иван, охваченный духом гордости и противоречия, взял последний представляющий еще положительную величину карандаш и в похожие на амбарные замки шестерки с хрустом вписал новые – маленькие, как замочные скважины.

– Отдохните, – милостиво предложил розовый, и Иван затеял дискуссию:

– Ты ведь пришел по мою душу? Так зачем было избирать такой занудный способ искушения? Мне и неприятно и обидно.

– Чего же вам угодно, почтеннейший? – спросил, в свою очередь, розовый. – Лучший метод искушения – тот, который действует. Та истина верней, которая лучше в употреблении. А у вас клеймят философию прагматизма. Нам это тоже неприятно и обидно.

Иван рассмеялся.

– Показал бы хоть что-нибудь этакое… – и шепотом добавил: – Порнографическое.

– Порнографии, почтеннейший, вокруг вас предостаточно и без моего участия.

– Я в смысле – возбуждающего… Розовый поднял руку – и зелененькие возбуждающе запрыгали. Иван в ужасе закричал:

– У-бери, у-бери это, не-не надо!

Розовый рассердился, буркнул:

– Так занимайся же своими шестерками!

И исчез.

Устав от шестерок, Иван задумался. И какая-то мысль, еще неясная, не давала ему покоя: «По поводу шестерок…»

По поводу шестерок опять заглянул розовый.

И как-то само собой сказалось: