Крик ворона

Некоторых старость красит, добавляя в облик степенности, благообразия, сглаживая резкие черты и освещая светом мудрости. Ничего подобного во внешности отворившего наконец дверь дяди Роди и в помине не было. Перед Ладой стоял, опираясь на палку, лысый, сморщенный, пятнистый и скукоженный урод со слезящимися гноем глазками.

– Значит, Лада? – прошелестел он, придирчиво ее разглядывая и загородив жалким телом проход в квартиру.

– Да Лада это, дядя Родя, точно Лада, – извиняющимся тоном проговорила Марина, исподволь втираясь между ними.

– Тапочки оденьте и руки вымойте, – резюмировал наконец старик. – Марина покажет.

Отвернулся и зашаркал по коридору.

– Очаровательно! – вполголоса заметила Лада.

Марина предостерегающе поднесла палец к губам, сделала страшное лицо и прошептала:

– Он слышит хорошо…

Прихожая, ванна и кухня в жилище богатого дядюшки особого впечатления на Ладу не произвели. Тускло, обшарпанно, грязновато. А запах!

Спальня дяди Роди, куда они зашли, разгрузив на кухне сумки с продуктами, тоже была не ахти. Внушал, правда, уважение резной, старинный и очень пыльный гардероб, да по стенам висели несколько картин. Тусклые рассветы, некрасивые дамы в оборочках, груда нахохленной битой дичи. Впрочем, времени на разглядывание не было – на кровати нетерпеливо сучил ножками дядюшка, заголив дряблую спину, поросшую редким седым волосом и испещренную пигментными пятнами. Разложили на высоком трюмо ванночку со шприцами, вату, флакончики. Поглядев, как Марина откупорила ампулу, всунула в нее иглу, в три приема закачала содержимое в шприц и с серьезным лицом направилась к кровати, Лада усмехнулась и перехватила шприц.

– Дай-ка я.

Ни дядюшка, ни племянница не успели и слова сказать – Лада проворно протерла ваткой со спиртом под левой лопаткой, пришлепнула по этому месту рукой, держащей шприц.

– Ну, скоро вы там? – просипел дядюшка.

– А все уже, Родион Кириллович, – весело отозвалась Лада. – Одевайтесь.

Старик недоверчиво хмыкнул, пошевелил плечом, обратил брюзгливую физиономию к Марине.

– Учись, дура. Сколько лет колешь, а все как штыком. Ну, что смотришь, за тряпку берись, пыль в гостиной протрешь, а Лада пока на кухне бутербродами займется. Только помельче делай и покрасивее чтобы – укропчиком там присыпь, лучком. И немного. – Он вновь обратился к племяннице: – Сегодня только Секретаренко будет с одним московским.

Подмигнув Марине, удивленной дядюшкиным тоном, Лада плавно вытекла в коридор.

Когда она, в полном соответствии с руководящими указаниями, строгала бутерброды, на кухню вылез Родион Кириллович, придирчиво понаблюдал за ее работой, но к чему прикопаться, не нашел. Пошарил на полках, стащил с блюда бутербродик, скушал, громко чавкая плохо пригнанными протезами, и прошуршал Ладе:

– Лимон еще нарежь тоненько да на блюдечко положи. Печенье в вазочку пересыпь. И шпажки в бутерброды воткни… Ты теперь вместе с Маринкой приходи. Она прибираться и готовить будет, а ты уколы делать. Я платить буду. По рублю… по полтора.

Лада подумала.

– Вообще можно. Я еще альбуцид вам капать буду, чтоб глаза не слезились. И шприцов одноразовых принесу. Коробка у меня есть, а потом покупать придется.

Старик удовлетворенно хрюкнул и ушел.

Гостиная, куда минут через десять Лада внесла блюдо с бутербродами, была обставлена весьма своеобразно. Вся мебель, за исключением высокого встроенного стеллажа с закрытыми полками, – овальный столик на гнутых ножках, три кресла, высокая конторка, пустой мольберт, две консоли, увенчанные горшочками с каким-то вьющимся растением, – была смещена в центр, а все пространство стен, от пола до высокого лепного потолка, сплошь увешано картинами. Большими, маленькими, в рамах и без, прямоугольными, квадратными, овальными. Половина громадной гостиной была разделена на четыре ниши перегородками, тоже заполненными картинами. В одной нише жужжала пылесосом Марина. Заметив, что Лада рассматривает картины, она выключила пылесос и встала рядом.

– Нравится?

– Не пойму. Много слишком. В глазах рябит.

– Ой, тут столько всего! Боровиковский, Венецианов, Федотов, передвижники… Иностранцев много. Вот, здесь, гляди, Лиотар – ну, тот самый, у которого «Шоколадница» в Дрезденской галерее. А вот эти маленькие – французы. Грез, Фрагонар, Ватто…

– Ватто-манто! Тряпки размалеванные… Стой, а вот эту я знаю. У нас в областном такая же висела.

– У вас копия, наверное… Хотя это же Саврасов, «Грачи прилетели». Он этих «Грачей» штук сто написал.

– На полбанки не хватало? – язвительно спросила Лада.

Она перешла в соседнюю нишу и затихла. Подойдя к ней, Марина увидела, что та пристально разглядывает какой-то азиатский пейзаж. Камни, желтые горы, ослепительно голубое небо, на склоне прилепилась белая мазанка.

– Это, кажется, Верещагин. Был такой художник, до революции еще. С русской армией в походы ходил, там и рисовал…

– Заткнись! – тихо бросила Лада, не спуская глаз с картины.

Из оцепенения ее вывела трель кукушки и стук палки по косяку.

– Заснула, что ли, корова?