Криминалистика по пятницам [litres]

Отец прерывисто вздохнул, переживая за свою и так уже настрадавшуюся кровиночку, на долю которой выпали новые мучения, но послушно достал из-под пиджака небольшой планшет и, помедлив, очевидно, выбирая, кому показать его — мне или Синцову, через секунду все-таки выбрал меня и протянул мне планшет. На верхнем листе сделан был карандашный набросок; на удивление профессиональный, он запечатлел кисть мужской руки. Четко прорисованные длинные пальцы венчали аккуратные ногти, тыльную сторону фаланг покрывал прозрачный пушок, под которым угадывались еле заметные штрихи, будто пачкун-мальчишка чирикал на руке, а потом, опомнившись, стер следы шариковой пасты, но не до конца; рука сжималась, словно готовясь обхватить что-то круглое. Я перевела взгляд на каталку, и мне даже стало как-то не по себе: такое впечатление, что этот карандашный эскиз сделан прямо с натуры, с вот этой посиневшей руки, торчащей из-под простыни и свисающей с края каталки. Но ведь этого не может быть?

— Мы как раз в художке рисовали руки, — прошептала Кристина. — Я потом… После… Ну, в общем, в классе несколько набросков сделала, по памяти, этот самый хороший.

Я вдруг по ассоциации вспомнила, как много лет назад допрашивала преподавателя детской школы искусств у него на рабочем месте. Нас там окружали гипсовые муляжи конечностей — рук, ног, гипсовые головы со слепыми белыми глазами, они в художественном беспорядке стояли и валялись на столах и подоконниках, образуя причудливо организованное пространство. Вот почему, скорее всего, Кристину сейчас отпустил страх: как только она выплеснула свои воспоминания о моменте преступления в рисунке, эта рука с особой приметой перестала быть частью тела напавшего на нее преступника, и отныне воспринималась ею как гипсовый муляж, с которого она срисовывала свои домашние задания; и теперь, увидев ее снова, она окончательно поверила в то, что эта мертвая рука — просто предмет, ничем ей не угрожающий. Этот рисунок нужно было изымать и приобщать к делу.

Санитар укатил громыхающую каталку, а мы потянулись из тесного помещения в коридор. Кристине явно было плохо от запаха и от вида каталки с трупом, она то и дело закрывала глаза и старалась не дышать носом, но не жаловалась. Писать протокол опознания я собиралась в кабинете заведующего танатологическим отделением, куда и повела своих потерпевших; но папа Бутенко притормозил в коридоре, встав передо мной.

— Можно вас на два слова? — мрачно спросил он.

Я кивнула и глазами показала Синцову, чтобы он отвел Кристину в кабинет заведующего, не маячил вместе с ней в коридоре морга, и они с Кристиной ушли. Отец Кристины еще более закаменел лицом и долго молчал, прежде чем попросить разрешения еще раз взглянуть на труп.

— Зачем? — удивилась я.

— Пожалуйста!

Пожав плечами, я решила удовлетворить странную просьбу. Мы вернулись в комнату, где проходило опознание, и, воспользовавшись тем, что молоденький санитар еще не ушел, попросила его снова показать нам труп неизвестного. Парень послушно выкатил каталку с трупом и выжидательно на нас посмотрел.

— Можно… его открыть? — хрипло спросил Бутенко. На лбу у него выступили капельки пота, несмотря на то что мы стояли в холодильнике.

Я кивнула санитару. Он медленно стал заворачивать простыню снизу, постепенно открывая синюшные ноги, живот, уже тронутый зеленью гниения, бледную грудь, покрытую светлыми волосками — и вздувшуюся шею, кончающуюся запекшейся коричневой раной. Невыносимо запахло смертью. Мне стало не по себе, я прямо физически ощутила висящее в атмосфере тесной комнатки напряжение. Я оглянулась — Бутенко стоял чуть позади меня, пожирая глазами разлагающееся обезглавленное тело с почерневшим обугленным пахом; скулы его заострились, горло ходило ходуном, ноздри раздувались, зубы были сжаты так, что мне слышен был скрип. Почувствовав мой взгляд, он медленно повернул ко мне голову, с некоторым запозданием оторвав глаза от трупа. У меня по спине пробежали мурашки, когда я заглянула в его лицо. На нем светилась ярость, окрашенная восторгом торжества.

— Это он… Точно? Сомнений нет?

Я завороженно кивнула головой:

— Он.

— Кто его… так?

— Пока не знаем.

Он медленно, словно робот, всем корпусом снова повернулся к каталке:

— Ему отрезали голову? — Он говорил каким-то сдавленным голосом, к тембру которого очень подходил эпитет «замогильный». — Его пытали? Жгли?… Чем?

— Паяльником, наверное.

Меня неприятно тревожил этот разговор. В углу еле слышно кашлянул притихший мальчишка-санитар, и Бутенко медленно повернулся к нему.

— Спасибо, — сказал он глухо.

Санитар, исподлобья косясь на Бутенко, стал накрывать труп. Бутенко же, с сожалением проследив за тем, как под простыней скрываются охладевшие члены покойника, прерывисто вздохнул и вышел из помещения. Я бросила растерянный взгляд на санитара.

— Теперь-то все? — тихо спросил он, держась одной рукой за каталку.

Пожав плечами, я отправилась вслед за Бутенко.