Криминальная империя

Теперь можно заняться делом. Натворил он сгоряча прилично, и останавливаться теперь поздно. Для начала Игнатьев обошел видимый периметр площадки перед этим с виду заброшенным зданием. К его удивлению, метрах в десяти в глубине двора обнаружился не очень новый припаркованный «Форд». Явно кого-то из этих. Глаза уже опять стали привыкать после освещенного коридора к темноте. Игнатьев увидел прислоненные к стене щиты с какой-то разметкой. Несколько столбов, чучела, изображавшие людей. Так вот чем эти ребятки тут занимались, коротая скучное дежурство! Ножи метали. Испанец говорил, что у них даже инструктор есть. Не тренировочный ли это еще и городок?

Труп Игнатьев схватил за ноги и отволок далеко в сторону. Там он извлек окровавленный нож, вытер об рубашку убитого. Странное чувство. Стрелять в преступников Игнатьеву приходилось. Даже вот так, когда он стоит перед тобой и целится в тебя. Или летит на тебя с ножом, с топором. Когда-то в молодости он даже убил двоих. Но там было другое чувство, там было чувство схватки, поединка, чувство огневого боя. Тут же он просто сбил с ног и пригвоздил человека ножом. И даже чувствовал, как тот умирает от этого удара. Но ни раскаяния, ни сожаления не было. С новой силой всколыхнулась злость. Может, на подсознании он тогда, во время нанесения удара, вспомнил своих родственников, которых били ножами бандиты, резали? Чувство мести, отмщения? Трудно сказать.

Под ногами попался кусок какой-то водопроводной трубы. Игнатьев подобрал его, потом схватил связанного и оглушенного парня за воротник рубашки и поволок его, как куль, в дом. Подтащив к запертой двери, Игнатьев швырнул тело на пол. От удара парень застонал и зашевелился. Не обращая внимания на раненого, Игнатьев подсунул трубу под язык замочной накладки и рывком выворотил ее вместе с замком из древесины. От удара ноги дверь распахнулась. Внутри было то, что он и ожидал увидеть.

Таких цехов по расфасовке наркотиков на разовые дозы он повидал достаточно в своей жизни, чтобы усомниться. Здесь же лежали аккуратно разложенные вдоль длинного стола белые пластиковые пакеты с героином, темные — с курительными смесями. Скорее всего, гашиш.

Вернувшись к связанному, Игнатьев присел рядом на корточки и похлопал по щекам.

— Живой, корешок? — спросил он, когда парень открыл глаза и, морщась, уставился на него. — Живучий ты. Давай поговорим. Зачем убили всю семью Никольченко? Там был мужчина, старик со старухой, две женщины и двое детей. Их зарезали, а дом потом подожгли. Так зачем?

— Ты кто? Ты этот, что ли… бывший мент?

— Как тебя зовут? — спросил Игнатьев, рассматривая парня, которому на вид было не более двадцати пяти лет.

— Вова… Володя…

— Погоняло какое?

— Монах, — стараясь не показать страха, осклабился парень. — Монахов фамилия, вот Монахом и прозвали.

— Я задал вопрос, Монах.

— Слышь, мент, — вдруг торопливо заговорил парень, — ты зря все это затеял. Ты лучше вали из города. Тебя искать далеко никто не будет. А я скажу, что не видел, кто на нас напал! Слышь…

— А жить ты не хочешь? — с сожалением спросил Игнатьев и приподнял перед лицом Монаха окровавленный нож.

Он повернул лезвие плашмя и мазнул засыхающей кровью его товарища Монаха по губам. Увидев, как глаза парня наполняются животным ужасом, Игнатьев приставил острие к его груди и чуть надавил.

— Я задам вопрос, — проговорил Зосима Иванович с окаменевшим лицом, — а потом буду медленно давить на нож. Если ты не отвечаешь, то нож медленно вонзается в твое паскудное тело. Все глубже и глубже. И очень медленно. Зачем убили семью Никольченко?

Остро отточенное лезвие шевельнулось, и на ткани рубашки выступило пятнышко крови. Монах задрожал всем телом и попытался отползти к стене, но связанные руки ему мешали.

— Я не знаю, я не был там! Нет… — верещал он, а нож опять шевельнулся. — Бабу! Бабу надо было срочно убрать, я не знаю… Правду говорю! Ее пацаны выследили, это была баба Белого… она видела, как его убивали, и свалила оттуда. Ее велели найти и пришить! А когда нашли… когда она к этому твоему Никольченко пришла, нам и велели всех… Это Череп велел… он и братана твоего убил… это Череп, клянусь!

— Кто над Черепом стоит?

— Я не знаю… какой-то из администрации, патлатый. С ним только Череп общается. А еще я слышал, как он говорил, что у них там все до самого УВД схвачено, что он никого не боится.

— Ты кого убивал в доме? Ты лично?

— Я? Я не был там, клянусь! Я не убивал… я на стреме стоял… я вообще не знал, что убивать будут…

— Врешь, сука! Был ты там, сука, насильник!

— Это не я, это другой насиловал…

— Что? — заорал Игнатьев, схватил Монаха за ворот рубашки и рванул на себя. — Насиловали? Кого, падла, насиловали? Ну?

В горле у Игнатьева запершило, и голос начал срываться. Кашлять не получилось, потому что мешал спазм в горле. Першить начало так, что на глазах выступили слезы. Картины одна ужаснее другой мелькали перед глазами. Что там могли устроить эти садисты, прежде чем всех убили, а потом сожгли? Там же Галкина сестра была… и дочка ее…

— Ах ты мразь, — осипшим голосом прошептал Игнатьев.