Криминальные сюжеты. Выпуск 1

— …

— С тобой? Нет. В другой раз.

— …

— Обязательно сегодня?

— …

— Нет. Сегодня не могу. Поверь.

— …

— Я тебя тоже.

— …

— Пока.

Она положила трубку и обернулась ко мне. У меня, наверное, было вытянутое лицо, потому что Летиция сказала:

— Только не начни ревновать.

— У тебя много поклонников, кроме меня? — спросил я.

— Есть.

— И они, конечно, молоды, красивы?.. Как и этот мой тезка?

— О!.. Этот по-настоящему красив.

— Так, может, поезжай к нему, может, я тебе мешаю? — меня стало охватывать бешенство.

— Не заводись.

Я грубо притянул ее к себе и, целуя, начал раздевать. Но Летиция состроила такую мину, что я на полпути отказался от своих планов.

Я вытащил сигареты и закурил. Летиция тоже закурила.

— Прости, я был нехорош.

— Все мы не без греха, — сказала она и нежно поцеловала меня в кончик носа. — Иди ко мне, киска, иди…

Я раздел ее всю, но понял, что к постели мы оба еще не готовы. Пришлось вернуться к сигарете. Летиция оделась и стала курить дальше.

— Мне приятно, что ты такой тактичный, — сказала она. — В самом деле, чего-то не хватает.

— Чего-то не хватает, — согласился я. — Может, сегодня биоритмы мешают.

— А ты знаешь свои биоритмы? — спросила Летиция.

— Нет.

— И хорошо, что нет.

— Почему хорошо?

— Даже очень хорошо.

— Но почему?

— А вот так. Хорошо и все.

— Может, поехали в баню? — спросил я.

— Думаешь, там будет лучше?

— Ага.

— Не заговаривайся.

— Так что будем делать? Сказал ли я, что я тебя люблю?

— Сказал, но уже давно. Я тоже тебя люблю. Но в постель мы сегодня не ляжем, хорошо?

— Хорошо. Ты моя последняя осенняя любовь.

— А Мари-Луиза?

— Она предпоследняя.

— Ты ей рассказывал разные христианские истории. Расскажи и мне, чтобы фигурировал и Коэффициент доброты, и Интеллектуальный коэффициент тоже. Какую-нибудь нобльскую историю, хорошо?

— Однажды встретились два журналиста: русский и американец. Они стали рассказывать друг другу, что их поразило, что удивило во время странствий по белу свету. Американец говорил об Эфиопии. Шел дипломатический прием в императорском дворце. Пенилось шампанское, в тарелочках блестела красная и черная икра. Один дипломат так всего наелся, что ему стало плохо, и он вышел на террасу во дворе, вдохнуть свежего воздуха. Косой месяц бросал исподлобья тусклый свет, и двор устилали мягкие, бархатные тени. Дипломат вслушивался в ночную тишину. Вдруг его уши уловили странные звуки. Что-то чавкало. Чавканье могло исходить от свиней, только их не было видно. За оградой двора он заметил толпу африканцев. Они поедали выброшенные объедки — то, что осталось от роскошного пира. Ели пальцами, подымая объедки с земли и суя себе в рот. Несколько оборванцев тузили друг друга, но все это происходило бесшумно, в унисон с мистическим трепетанием теней. Дипломат позвал своих коллег и журналистов, и господа во фраках наблюдали эту сцену, охваченные восторгом и изумлением. Такова история американца. Ха-ха-ха-ха…

— А русского?

— Русский рассказывал, как однажды снимали фильм для телевидения в среднем колхозе. Снимали фермы, в которых держали коров. Вокруг ферм хлюпали огромные лужи навоза. Невозможно ступить без высоких сапог. Наконец журналисты нашли одно единственное сухое место, встали на нем и взяли интервью у одной доярки, молодой симпатичной девчонки. «Нравится ли работа?» «Нет, работа не нравится. Плохие условия. Но после школы надо год отработать в колхозе, чтобы потом можно было уехать». «Много ли молодежи остается в деревне?», — спросил журналист. «Нет. Одна осталась, но она работает в конторе». «Можно ли так вести хозяйство?» «Можно, — сказала доярка. — Вот наша учительница держит поросят на втором этаже. Успевает и в школу сходить, и поросят накормить. Работает в белом халате. Руки с маникюром». Ха-ха-ха-ха-ха…

— И правда, — сказала Летиция. — Люди сами виновны в своей ужасной жизни. Виновна их инерция и тупоумие. Как много надо сделать государству Нобль, чтобы его пример заразил отсталые регионы, в которых нет места научной мысли и высокой морали.

— Странно, — сказал я. — В свои шестнадцать лет ты мыслишь так серьезно и умно. Твои брови очень красиво изгибаются, когда ты размышляешь.

— Как что?

— Как крылья ласточки…

Летиция рассмеялась, однако теплое золото ее смеха было надтреснуто.

— Я смотрю в твои глаза и погружаюсь в сон, — сказал я.

— А что происходит во сне?

— Там наша любовь приходит тихонько поплакать. Там мы шагаем через туман, подав руки выцветшему шелку любви. Вальс нашей любви стал хромать, и мы кружимся на краю пропасти. Твои глаза грустны. Грустны, как могила однодневных иллюзий. Король страны твоих глаз — мучение, а невзгода — королева. Моя радость — стужа невзгоды. Вкус наших любовных слез горше смерти.

Мы обречены. Никакие поцелуи не смоют темного знака у нас со лба. Мы обречены. Твоя печаль — это экстаз богов. На ее путах стая черных птиц. Они предсказывают недоброе.

— Мне нравится тебя слушать, — сказала Летиция. — Я сладостно утомлена.

— Доброта радостно струится в твоих жилах, верно?

— Может быть. Расскажи, какое было первое впечатление, когда ты меня увидел?

— Не скажу, — ответил я.

— Расскажи.