Криминальные сюжеты. Выпуск 1

Девушка поправлялась очень медленно, постепенно возвращался цвет лица и изумрудный блеск глаз под темными ресницами, плечи покрывались молочной белизной. Она тихо и кротко лежала в постели, готовая к той минуте, когда она мне потребуется. Я нежно склонялся над ней, гладил ее волосы, а она не смела поднять глаза и пустить в меня зеленые стрелы. Я слышал ее прерывистое дыхание, видел, как ее длинные пальцы черпают жар постели. Прикасаясь ладонью к ее лбу, я чувствовал, как он вздрагивает и теплеет под моей рукой. Мне было всего двадцать пять лет, я нравился женщинам, нравилось мое строгое аскетичное лицо, лишенное страстей и слабостей, моя подтянутая фигура атлета. Я был истинным представителем арийской расы. И как истинный ариец я уже имел двух сыновей. Родине нужны были мужчины, и Елена, которая хотела иметь детей, наших детей, уже родила двоих и ждала третьего. Я был счастливым отцом, был счастливым супругом, тогда Елена пламенно любила меня каждой клеткой своего тела и не представляла себе жизни без меня и наших детей. О моей работе она почти ничего не знала, я сказал ей, что заканчиваю последние исследования, связанные с возобновлением жизни, и это произвело на нее невероятно сильное впечатление.

Этот старый козел что-то подозревал. Стоило мне утром войти в барак, как я чувствовал на себе его яростный взгляд, где бы он ни находился. Этот взгляд вонзался в мой мозг и сверлил его. Старый козел, я обманул тебя и снова обману, я уже располагаю всем необходимым. Среди заключенных я отобрал еще двух-трех девушек шестнадцати-семнадцати лет. Женщины должны рожать очень молодыми. Я поселил их в отдельном бараке, где стояло шесть коек, и в скором времени нашел еще нескольких девушек. Потом оборудовал второй барак на двадцать коек, молодая женская колония быстро разрослась. Каждый день поступали новые заключенные, и я сразу отбирал подходящих девушек. Вечером шатающейся походкой туда шли солдаты, и воздух распалялся от их острых словечек. Я отводил кого-нибудь из них в сторону и шептал:

— Эти девицы нужны мне с наполненными животами, постарайтесь!

Он гордо смеялся, бил себя кулаками в грудь и спешил догнать остальных. Потом над лагерем долго звенел их смех, подобный ржанию молодых жеребцов, выпущенных на волю.

Девушка поправлялась очень медленно, но я был терпелив. Она, как и я, была чистокровной арийкой, и если бы не листовки, которые она разносила, и не забастовки, в которых участвовала вместе со своими единомышленниками, ее жизнь сложилась бы совсем иначе: вышла бы замуж за какого-нибудь скромного чистокровного арийца, родила бы ему детей, и наши пути разминулись бы. А если бы мы встретились, наша встреча была бы другой. Но девушка уже пошла по своему пути и не могла повернуть назад. И я пошел по своему пути, и мне оставалось только пройти его до конца. Я ждал полного выздоровления.

Ее тело, поглотившее семь пуль, целиком, как омут, поглотило и меня. Оно оплело меня своими ветвями, своим светом, своей болью, оно, раз почувствовав смерть, хотело жить, жить любой ценой, даже мертвым. Ненасытным был гладкий живот девушки, он быстро налился жизнью, округлился, надувая рваную одежонку. Изменилось и выражение ее глаз: они стали влажными, смелыми, дерзкими, они сжигали меня своим огнем. Я подарил ей две жизни.

7

Телеграмма застала меня в кабинете после утренней проверки и утреннего расстрела. За окном дымились печи крематория. Я уже выпил кофе и спокойно читал газеты. Новые города и державы сгибались перед нами. Все сгибались перед нами. Мы были расой сверхлюдей. Я чувствовал себя богом. И как раз тогда принесли телеграмму, чтобы доказать мне абсурдность моей божественности. Всего лишь несколько слов превратили меня в простого смертного. И я взревел, как раненое животное. Мой вопль рассек лагерь, и он в испуге затаился. Что-то лопнуло глубоко внутри, мрак струился из всех углов комнаты, постепенно заполняя ее, и наконец я куда-то провалился.

Я пришел в сознание на руках у врача, но вскоре снова погрузился в мягкую теплоту небытия. Позже, придя в себя, я сидел за столом, давал указания, подписывал приказы, вызывал к себе офицеров, заряжались карабины и дымились камеры, а мимо окна шли на смерть заключенные, женщины и дети, с огромными, полными ужаса глазами, мужчины с торчащими ключицами и длинными тощими ногами, двигающиеся скелеты, которые всего лишь через минуту становились неподвижйыми. Разъяренный от боли и бессильный от боли, я шагал взад и вперед по кабинету, мне необходимо было побыть одному, не думать ни о чем; машинально я переставил на шахматной доске пешку на Е-4, потом вернулся и поставил коня на F-3, нажал на кнопку граммофона, воздух наполнился звуками «Валькирии», любимый Брунгильды умирал, а нет ничего страшнее смерти тех, кого любишь. А когда… Я начал смеяться, как сумасшедший, может быть, я действительно сошел с ума, ужасная тупая боль сокрушила меня и испепелила до дна.

Не помню, как я доехал, помню только лицо Елены. Оно было мертвым от ужаса, а я уже не мог держаться. Но должен был держаться.