Криминальный дуплет. Детективные повести

Валерик выдергивался из кровати, получал пару хлестких шлепков по мягкому месту, насильно, через его сопротивления, умывался и одевался. Потом с ревом и досадой матери, доходящей до озлобления на себя, на сына и на судьбу, доставлялся к ступенькам крыльца детского садика. Там передавался то ли воспитательнице, то ли нянечке — это, смотря, кто выходил принимать детей — и вскоре успокаивался. Точнее, прекращал плакать. Зато начинал шкодить. То у девочек бантики, завязанные заботливыми руками мам, развяжет, то игрушку отнимет. И не потому, что ему игрушки не досталось, а просто так, по праву более сильного. Или хуже воспитанного… То с мальчишками подерется… Впрочем, в таких случаях не всегда победа оказывалась на стороне Валерика. Довольно часто и он бывал бит. Но в таких случаях не плакал, не жаловался, как другие, а замыкался в себе, забившись в дальний угол помещения группы. Затаивался и обязательно старался отомстить. То шнурки из ботинок вытащит и выбросит, то в сами ботинки во время тихого часа, когда никто не видит, написает. То же самое он проделывал и в отношении воспитательниц или нянечек, если те его пытались приструнить, пожурить, отчитать, усовестить.

А Верка — теперь она опять из Веры Петровны стала просто Веркой — с каким-то ожесточением подметала тротуары, сгребала в кучу опавшие с деревьев листья и прочий мусор.

2

Прошло несколько лет. Бекетов Валера учился в седьмом классе сорок третьей средней городской школы имени Аркадия Гайдара. Одной из лучших школ не только в Промышленном районе, но и во всем городе Курске. Однако, определение учился, это было бы слишком громко сказано. Скорее, он отсиживал, отбывал время, отирал пороги и коридоры школы. И мешал учебному процессу…

Бедные преподаватели что только не делали, пытаясь посеять в головке Валерика доброе, вечное, разумное. И в угол ставили, и оставляли после уроков, понапрасну тратя личное время, в ущерб для собственных детей. И домой к нему ходили, чтобы побеседовать с мамой, которая к тому времени уже утеряла всякий родительский контроль и авторитет над сыном, если, вообще, когда-либо такой имела… И на учет в детскую комнату милиции поставили… Все было бесполезно. Как Валера после четвертого класса не хотел учиться, так и не учился, как нарушал школьную дисциплину, так и продолжал нарушать.

А исключить его из школы не позволяла школьная система всеобщего образования, не признававшая ни исключений, ни оставлений на второй год. Да и что могли дать эти оставления, когда человек не желал учиться, не желал подчиняться школьной дисциплине.

— Как-нибудь до восьмого выпускного класса дотянем, — отмахивался всякий раз директор школы от сетований учителей. — Не портить же нам показатели из-за одного паршивца…

Показатели преподаватели не портили, но Валера портил кровь всем.

До пятого класса Бекетов Валера учился, куда ни шло. И успеваемость имел удовлетворительную, так как от природы был смышленый и сметливый, и озорничал терпимо: подумаешь, одноклассницу за косу дернет или учительнице на переменке на стул канцелярскую кнопку подложит! Не умерли же они на самом деле от этого!

А с пятого класса учебу вообще бросил. Зато шалить начал уже совсем по-взрослому. То что-нибудь сопрет у одноклассников из ранца или у незадачливой учительницы, ненароком принесшей дамскую сумочку в класс; то кому-нибудь нос расквасит; то урок на радость остальному классу сорвет.

Но додержали Валеру до седьмого класса, моля Бога, хоть все были атеистами, чтобы он в школу приходил как можно реже.

Школьную премудрость постигать Валера Бекетов, теперь уже имевший кличку-прозвище Бекет (производное от фамилии), перестал, художественную литературу не читал, даже в кино ходил редко, несмотря на то, что клуб строителей «Монолит», в котором ежедневно крутили по несколько сеансов как детские так и взрослые фильмы, был рядом. В трех минутах ходьбы от его дома. На углу улиц Обоянской и Дружбы. Зато стал учиться другим наукам: где бы деньжат раздобыть да винца и сигарет купить, где бы что стащить да сбыть хоть за малые копейки…

Сначала начал воровать у матери дома. Та, обнаружив в первый раз пропажу небольших денег, отругала. Но Валерик и бровью не повел, прошептав негромко, скорее для себя, чем для матери: «Заткнись, дура!»

Когда же Вера Петровна, уже довольно-таки солидная и располневшая дама, давно утратившая прежнюю стройность и грациозность на поприще грубого мужского труда и неумеренности в пище, при вторичном обнаружении пропажи денег и единственного золотого перстенька, попыталась отхлестать сыночка ремнем, то тот не только громогласно крикнул, что она дура, но и избил ее с жестокостью отупевшего от чужой боли садиста. Наносил удары кулаками и ногами не только по телу, но и по лицу. Отчего она около недели на работу не выходила, сославшись на плохое самочувствие, а на самом деле, зализывала, как собака, телесные и душевные раны. И чтобы процесс выздоровления шел быстрее, ускоряла его водкой.