Криминальный попаданец (СИ)

Я начинал свою творческую деятельность литературным работником сельхозотдела, но быстро сбежал оттуда из-за чрезмерных профессиональных амбиций своего зава (правил, сука, все мои заметки), и меня провели по штату фотокором. Светка же так и продолжала занимать должность заведующей отделом писем трудящихся. По дому у нее хлопот было тоже немного: раз в три дня сварить баранину с картошкой и три раза в день накормить милейшего щенка Антея — отпрыска отарных овчарок. Мы прожили втроем и проработали вдвоем относительно спокойно только зиму и лето.

Не полуостров —

Полустанок,

Где остановка —

Ноль минут…

У меня в ту пору прекрасно шли стихи, музой которых была, конечно же, Светка. Она на долгие часы уходила в тайгу, окружавшую поселок, возвращаясь с прогулок возбужденной и румяной, буквально тащила меня за собой, чтобы повторить вылазку вдвоем, но я упрямился. Однажды она встретила в тайге белую ворону, и восторгов по этому поводу было не счесть. Однако, как она меня ни уговаривала, смотреть белую ворону я не пошел, а написал стихи про синюю птицу.

Там, где кедры запудрены густо,

(В этот лес только я не ходил),

Где истошно трещат трясогузки,

Кто-то синюю птицу ловил…

Кончались стихи тем, что удалой охотник подстрелил синюю птицу, забыв, «что хотел причаститься, что молится о счастье хотел, что молиться хотел и виниться…»

С криком: «Света!» я и вышел из дремоту, вскинулся, всматривался в полумрак. И осознал, что кто-то стучит в дверь моей комнаты. Давно стучит.

Встал, открыл.

Оказался тот самый шпаненок. В сапогах (как ноги не отморозил) и с претензиями.

— Я спросил смоленского смотрящего, он на слышал про таких воров в законе!

— Горло пересохло поэтому я сперва выпил воды из граненного графина, налив её в граненный же стакан. Потом спросил:

— Про каких?

— Чего про каких?

— Про каких воров он не слышал? И кто он такой — этот смотрящий?

— Как кто — Гоша Ростовский.

— Если он Ростовский, то почему в Смоленске?

— Вы меня опять путаете…

— Слушай, пацан, сбегай ты лучше за бутылкой. Без неё не разберемся тут со смоленскими и ростовскими. Только «Московскую» не бери, возьми «Столичную» за три рубля и колбасы ливерной. Вот пятерка, сырок еще возьми пару. Я уже знал главные цены холостяков этого времени: «Столичная» — 3-07, «Московская» — 2-87, колбаса ливерная — 46 копеек, сырок «Дружба» — 14 копеек. И цены нашей поселковой столовой, которая вечерами работает как Кафе, тоже изучил. Молодость и хорошее здоровье делают чудеса: сижу за грязным столиком, ем порцию пельменей за 36 копеек (неизвестного состава) со сметаной. К этому имею даже чашку «бульона» из кастрюли, где они варились и ощущаю полное удовлетворение.

Но пока я раздумывал над ценами и желанием побриться — не бриться на ночь, шпаненок уже вернулся. Так что вопрос отпал, да и не очень-то хотелось выполнять ритуал: помазок, пена для бритья, станок с одноразовой бритвой «Нева», тройной одеколон и, обязательно, кусочки газеты — заклеивать порезы. Кто-то брился опасной бритвой, правя её на специальном ремне, но я так и не научился.

Парень разлил водку по полстакана, разломил сырок, нарезал колбасу. Бахнули, подышали, закусили. Столичная — водка приятная.

— Скажи, — начал я, — твой смотрящий меня видел?

— Нет, откуда.

— Так почему он решил, что меня не знает?

— Ну ты же Непомнящих Владимир?

— Эту фамилию мне в ментовке дали, потому что я ни хера не помню.

— А-а-а! И погоняло свое не помнишь?

Я задумался. Если в моем прошлом были уголовные моменты, то наверняка и кличка была. И что-то такое вырисовывается. То ли Маэстро, то ли Профессор. Профессор пойдет, нейтральная кликуха.

— Помню, вот сейчас вспомнил. Профессор. А ты давай, хиляй отсюда, водку можешь забрать. Я спать хочу, только из Москвы приехал, устал.

Выпроводив парня излишне поспешно задумался. Какие-то смутные образы витали в памяти в связи с погонялом Профессор. Вот досплю, может и приснится что?

Глава 12

Заключенные стихи не часто пишут,

Заключенные навзрыд поют стихами.

Учащенно звезды ночью дышат

Над моими скомканными снами.

Владимир Круковер, тюремные стихи

И приснилась мне камера (неизвестно где и неизвестно когда) полная зеков, кроме двухъярусных нар лежали даже на цементном полу матрасы. Это была камера, для свезенных сюда туберкулезных. И их лечили: вызывали по одному на уколы, давали вместе с едой таблетки. И еда была больничная: к баланде и каше добавляли кусочек сливочного масла, утром давали стакан молока.

В камере все курили. Кто имеет отоварку в тюремном магазине — те курили сигареты прима или памир, не имеющие денег — махорку и бычки. Они собирали бычки от сигарет в пепельнице — банки из под бычков в томате и крошили их, сушили на здоровенной батарее рядом с толчком и крутили цигарки.