Криминальный попаданец

На скандал, так как я не сдерживал голоса, пришли ответственный секретарь и машинистка. Последняя — за текстом, который следует набирать в первую очередь.

— Да вот, Люся, — раздраженно сказал зав, — автор капризничает, править не позволяет. Вообразил себя журналистом!

Я совершенно забыл, что заметка нужна была не ради трешки гонорара, а для установления прочных связей с руководством Вязьмы. К человеку, пусть и без памяти, который сотрудничает с милицией и печатается в газете, относятся более уважительно. А я пытался отсидеться, повспоминать, очухаться, наконец.

Как-то не учел, что правит тут единолично и настойчиво коммунистическая партия во главе с туповатым, но решительным кукурузником Хрущевым. И я когда-то проклинал это правления, боролся с ним, ненавидел.

Я вырвал из рук зава свою рукописную заметку и хлопнул дверью. Как-то унизительно показалось мне приспосабливаться к этим замшелым правилам, слушаться людей, которые в подметке мне не годятся по интеллекту.

И я пошел в общагу, но через рюмочную, где выпил целый стакан, запив кружкой пива.

Жизнь уже не казалась мрачной, поэтому завалился на кровать в полудреме.

…Его со Светой как раз выгнали из газеты. Газета была — блеск! А больше всего — ее редакторша. Бывши продавцом сельмага, она, тем не менее, по чьему-то желанию унаследовала эту должность после смерти мужа — редактора. Звали редакторшу тетей Катей. Новая должность не спасла ее от фамильярности сначала бабок-покупательниц, а затем и литсотрудников. Тетя Катя — и все!

Должность ответственного секретаря газеты занимала ее племянница, еще полгода назад бывшая выпускницей местной десятилетки. Сельхозотделом заведовал спившийся учитель математики — личность толстая, флегматичная, глубоко и широко ориентирующаяся в алкогольном производстве и с таким же размахом поставлявшая сельскохозяйственную информацию на газетные полосы.

Под Новый год он со Светкой вместе дежурили по номеру. Доблестный зав. сельхозотделом зачем-то явился в редакцию во втором часу ночи с недопитой бутылкой в руках, а затем быстро уснул под столом. Это было весьма кстати: в редакции было очень холодно, и я, перепечатывавший стихи на машинке, согревал свои ступни, пристроив их к толстой заднице Их Сельхозмогущества. Светка сделала мне по этому поводу серьезное замечание, но я от него отмахнулся.

Мы жили в щелястой избе, которую вначале топили забором, а затем самим дровяным сараем. Для сбережения тепла в избе заклеивали щели рукописными плакатами. Например, «На отеческую заботу родной Коммунистической партии о советском человеке ответим ударным трудом!» Или: «Клопа танком не раздавишь!», «Черви орлов не боятся, черви боятся кур».

В идеологическом отделе райкома КПСС по поводу этих плакатов шли горячие дебаты, предлагались даже варианты воспитательного воздействия на «много о себе понимающих» журналистов.

Питались молодожены картошкой и бараниной. Поскольку все хозяйства района были овцеводческими, то баранину мы со Светкой запасали целыми тушами, рассчитываясь за них по внутриколхозным ценам. Одной туши нам хватало на четыре варки, а одной варки — на полтора дня.

Я начинал свою творческую деятельность литературным работником сельхозотдела, но быстро сбежал оттуда из-за чрезмерных профессиональных амбиций своего зава (правил, сука, все мои заметки), и меня провели по штату фотокором. Светка же так и продолжала занимать должность заведующей отделом писем трудящихся. По дому у нее хлопот было тоже немного: раз в три дня сварить баранину с картошкой и три раза в день накормить милейшего щенка Антея — отпрыска отарных овчарок. Мы прожили втроем и проработали вдвоем относительно спокойно только зиму и лето.

Не полуостров —
Полустанок,
Где остановка —
Ноль минут…

У меня в ту пору прекрасно шли стихи, музой которых была, конечно же, Светка. Она на долгие часы уходила в тайгу, окружавшую поселок, возвращаясь с прогулок возбужденной и румяной, буквально тащила меня за собой, чтобы повторить вылазку вдвоем, но я упрямился. Однажды она встретила в тайге белую ворону, и восторгов по этому поводу было не счесть. Однако, как она меня ни уговаривала, смотреть белую ворону я не пошел, а написал стихи про синюю птицу.

Там, где кедры запудрены густо,
(В этот лес только я не ходил),
Где истошно трещат трясогузки,
Кто-то синюю птицу ловил…

Кончались стихи тем, что удалой охотник подстрелил синюю птицу, забыв, «что хотел причаститься, что молится о счастье хотел, что молиться хотел и виниться…»

С криком: «Света!» я и вышел из дремоту, вскинулся, всматривался в полумрак. И осознал, что кто-то стучит в дверь моей комнаты. Давно стучит.

Встал, открыл.

Оказался тот самый шпаненок. В сапогах (как ноги не отморозил) и с претензиями.

— Я спросил смоленского смотрящего, он на слышал про таких воров в законе!

— Горло пересохло поэтому я сперва выпил воды из граненного графина, налив её в граненный же стакан. Потом спросил: