Криминальный талант

Совесть в преступнике существует необязательно в виде признания. Она глубоко, ох как глубоко бывает запрятана под глупостью, предрассудками, страхом, условностями… Это неясное неосязаемое чувство могуче и неистребимо. Как залежи урана в земле пробивают лучами толщи пород и заставляют бегать стрелку радиометра, так и совесть прошибает все наслоения, все волевые запреты и вырывается наружу. Следователь всегда её чувствует. Есть доказательства или нет, признается преступник или не признается, следователь всегда знает о его вине, но никогда не сможет объяснить, как узнал. И обвиняемый это понимает, и не закрыться ему никаким разглядыванием полов — гнись хоть в четыре погибели. Тогда на допросе возникает то молчаливое согласие, когда они оба пишут в протоколе одно, а знают другое. Обвиняемый говорит «нет», следователь слышит «да». Такой допрос похож на разговор влюблённых, которые, о чём бы ни говорили, всё говорят об одном.

— Подпиши, — предложил Рябинин, двигая к ней листок.

Она взяла протокол и начала читать вслух:

— Второго июля я познакомилась в ресторане «Молодёжный» с гражданином Курикиным в двенадцать часов. А где — «который с виду показался порядочным человеком»? Я же говорила.

— Необязательно писать в протокол твою оценку, — осторожно возразил он.

— Мои показания. Ясно? Что хочу, то и пишу.

— Ладно, добавлю, — согласился он, потому что показания были действительно её.

— «Курикин заказал салат «ассорти», шашлык, цыплят табака и две бутылки коньяка». А почему не записал — в салат было намешано чёрт-те что? И про маслины не записал. Что цыплята чахоточные не записал.

— Зачем писать о всяких пустяках?

— В вашем деле нет пустяков. Сами говорите.

— Ну какое имеет значение — чахлые цыплята или нет?

— Имеет, — убеждённо заявила она. — Там индейка была. Я намекала. Так не взял, дохлые цыплята дешевле. Судьи прочтут протокол и сразу увидят, что он за тип.

— Ну ладно, добавлю, — согласился Рябинин, удивившись её наивности.

— «Я выпила две рюмки коньяка, а остальное выпил Курикин, в результате оказался в состоянии сильного алкогольного опьянения». Ничего завернул! — искренне удивилась она. — Я тебе как сказала?! Напился в драбадан.

— Не могу же я писать протокол жаргоном, — начал опять тихо злиться Рябинин, забыв, что ему всё можно, кроме злости. — Ну что такое драбадан?

— Откуда я знаю — драбадан и драбадан.

— Вот я и написал: сильное алкогольное опьянение.

— Не пойдёт. Драбадан сильней, чем сильное алкогольное опьянение. Ты напиши, люди поймут. В стельку, в сосиску понимают и в драбадан поймут.

— Хорошо, — устало согласился он.

— «Раздевшись, мы легли спать», — прочла она и даже подпрыгнула: — Я тебе это говорила?!

— А чего же вы делали? — удивился в свою очередь Рябинин, полагая, что это разумелось само собой.

— Я тебе говорила, что мы завалились спать?! А может, мы сели играть в шахматы! А может, мы романс начали петь: «Я встретил вас, несли вы унитаз»? И подписывать не буду.

Она швырнула на стол протокол, который почему-то взмыл в воздух и чуть не опустился ему на голову, не поймай он его у самых очков.

— Ну я добавлю, уточню, — осторожно предложил Рябинин, зная, что злость опять копится в нём, как двухкопеечные монеты в таксофоне.

— Чего добавлять, всё не так нашкрябал. Как тебе выгодно, так и рисуешь. Это не протокол, а фуфло.

— Значит, не будешь подписывать? — спросил он, уже зная, что допрос опять соскочил со своих колёсиков, которые начали было вертеться. — Теперь, Рукояткина, уже нет смысла не подписывать! Я ведь узнал.

— А протокола нет — не считается.

Это точно: протокола нет — не считалось.

— Сейчас в твоей квартире идёт обыск, деньги найдут, — заверил её Рябинин.

— Деньги не петух, кричать не будут.

Затрещал телефон — это звонил прокурор. Рябинин не мог объяснить, в чём тут дело, но он всегда узнавал его звонок. В нём слышалось больше металла, словно аппарату добавляли лишнюю чашечку.

— Ну как? — спросил прокурор.

Рябинин быстро глянул на Рукояткину и ответил:

— Пока никак.

— Вы, наверное, Сергей Георгиевич, разводите там психологию, — предположил прокурор.

— Нет, не развожу, — сдержанно ответил Рябинин.

— Не колюсь я! — вдруг крикнула она на весь кабинет, догадавшись, что говорят о ней.

— Это она кричит? — поинтересовался прокурор.

— Да, Семён Семёнович, — ответил Рябинин и повернулся к ней почти спиной.

— Прокурор, прочёл газету?! — грохнула она так, что он прикрыл мембрану ладонью.

— Распустили, — сказал прокурор, всё-таки услышав её. — Вы с ней построже, не деликатничайте. Где надо, там и по столу стукните. Я буду ждать конца допроса. Вам же санкция на арест потребуется.

Голос у прокурора был злой, непохожий. Рябинин положил трубку и с неприязнью взглянул на подследственную.

— Накачал тебя прокурор? Теперь что применишь: ультразвук, рукоприкладство или палача крикнешь?

— Ты и так у меня всё выложишь, — сказал Рябинин, затвердевая, как бетон в плотине, которая сдерживала злость.

— Ага, выложу, только шире варежку разевай. Изучила твои приёмчики, больше не куплюсь.