Криминальный зигзаг

К выходящей из здания райотдела Пунцовой кинулась на перерез старушка.

— Ой, наконец то, а то я жду, жду, а Вас всё нет и нет.

— А что такое? — отстранённо встретила радостную старуху Нина Юрьевна.

— Ну как же, Вы сами сказали, что если что вспомню, то сразу к Вам.

— А это вы, Дустова, я, извините, сразу вас и не узнала, — подобрев заговорила Нина Юрьевна.

— Я не Дустова, я Мышьякова — свидетель, помните? — напомнила свою фамилию шустрая старушка.

— Конечно, кража в бане, только зачем вы меня у входа ждали, надо было позвонить, — сосредоточившись ответила Пунцова.

— Нет, милая, обворовали не баню, соседей, а в бане я трудилась как дважды герой социалистического труда.

— Хорошо, хорошо, — остановила начинающийся водопад воспоминаний находчивый следователь уголовного розыска, — а что вы хотите сообщить?

— Самое главное, — снизив голос раскрыла тайну Мышьякова. — Я встретила того носатого с чемоданом и знаю где он живёт.

— Где?

— Напротив бани…

Глава седьмая. Конфуз

Нина Юрьевна с удовольствием после автобуса прошлась до дому пешком, подставляя лицо лёгкому встречному ветерку. Поприветствовала сидящих на скамейке соседок и не спеша вошла в подъезд. Проверив содержимое почтового ящика обнаружила в нем письмо от дочки и, держа его в руке, зашла в лифт.

У дверей квартиры её ждало досадное недоразумение, на звонки никто не реагировал и не спешил по обыкновению встречать. Открыв дверь своим ключом, Нина Юрьевна переступила порог домашнего очага и по домашним мужским тапочкам, сиротливо притулившимся у входа, поняла, что она напрасно истязала входной звонок в надежде на тёплую встречу с мужем. Освободив натруженные за день ноги от форменной обуви, дала им поблажку, окунув их в свои легкомысленные ласкающие мягкостью и простором домашние скороходы яркой расцветки с очаровательными помпушками. Остальное оставив как есть скучающая по своей «кукушечке» мать, села в кресло читать письмо от дочери. На одном дыхании, с несходящей с губ улыбкой проштудировала послание с милым сердцу почерком на двух листах, Пунцова удовлетворив информационный голод о невидимой жизни родного человечка, расслабляясь, думая о чём то добром и светлом.

Телефонные позывные не сразу вывели женщину из состояния блаженного безделья. Поэтому аппарату связи пришлось изрядно потрудиться, чтобы на него обратили внимание, в результате чего он передал звонившему без искажения голос требуемого абонента.

— Алло, я Вас слушаю.

— Нина Юрьевна? — раздался мужской голос в трубке.

— Да.

— Майор Окопов беспокоит, скажите, Пунцов Леонид Константинович Вам кто?

— Муж, а что? — с плохим предчувствием вступила в диалог Нина Юрьевна.

— А где он сейчас? — добавил туману майор.

— Не знаю, дома нет.

— Очень хорошо, — совсем не радостно заключил голос в трубке, — приезжайте на опознание.

— Куда? — враз обмякнув всем телом выдавила из себя, представив самое худшее женщина — милиционер.

— В вытрезвитель…

Пунцова, не помня себя, как была в форме и домашних тапочках с болтающимися на них мохнатыми шариками, примчалась к казённому зданию, в котором безуспешно, изо дня в день борются с излишним употреблением спиртных напитков. Не дожидаясь, когда через двери перекантуют еле-еле стоящего на ногах толстяка, сделала манёвр под названием таран и оказалась внутри храма трезвости.

Майор, вызвавший Нину Юрьевну, увидев её в состоянии смертельно раненого горем человека, с неподдельным сочувствием произнёс.

— Что случилось?!

— Не знаю, хотела у Вас спросить.

— Да Вы садитесь, не переживайте, может это не он. Сейчас приведут, — успокаивающе заговорил Окопов.

— Приведут?! — ища ответ в безмолвном лице старшего по званию сослуживца протянула измученная неизвестностью женщина.

— Да, — с оптимизмом подтвердил Окопов и попросил сидевшего рядом милиционера. — Слушай, друг, приведи нам того самого из третьей кают-компании.

…Дома, на следующий день Леонид Константинович вспоминал весь свалившийся на него вчера кошмар и не верил, что такое могло с ним произойти. Раскалывающаяся от боли голова страдала без всякой надежды на улучшение, а весь переполненный сивушными маслами организм мордовался с похмельным синдромом, не веря в победу. Желудок в качестве протеста бастовал и отказывался принимать пищу, а простая вода из под крана сегодня как назло была до безобразия противна и не съедобна, от чего Пунцову жить долго и счастливо не хотелось. Он корил себя за доверчивость и оплошности, допущенные при таком важном деле, как оперативная работа.

Пытаясь справиться с недугом, Леонид Константинович, дыша перегаром, сел за письменный стол и взялся за ручку, призвав к себе на помощь фантазию и сказку: