Крио

Словарный запас его покоился на двух столпах: «good» и «засранец». Столь скупыми средствами он достигал виртуозного красноречия, поэтому ни для кого в цирке не составляло труда понять, что этот выдающийся оратор конкретно имеет в виду. К тому же Бэрд обладал на редкость гипнотическим взглядом, которому одинаково подчинялись люди, лошади, собаки, обезьяны, львы, медведи, гуси, вороны, пантеры, ну и, конечно, попугаи.

За год войны поголовье зверинца сократилось без всякой меры, только и остались лошади, говорящий ворон, тройка палевых пуделей Атос, Портос и Арамис, черная курица с алым гребнем, белая голубка, клокастый верблюд Родригес и молодая свинья Брунгильда, восходящая цирковая звезда муромской породы с крепкими копытами и рельефными окороками.

Как Бэрд попал в Россию и оказался директором бродячего цирка, он не распространялся. Ходили слухи, цирк достался ему в наследство от тестя, мистера Томпсона, участника Крымской кампании, дальнего родственника генерал-лейтенанта Джеймса Симпсона, месяца четыре верховодившего английской армией в Крыму и смещенного за головотяпство.

Сам Вилли Томпсон служил матросом на британской канонерке, угодил в плен к русским, бежал, пересек донские степи, пытаясь вернуться в Англию. По дороге выучил несколько русских фраз, так что мог столковаться в деревнях о еде и ночлеге. Бродил по задворкам российской империи, в Галиции снюхался с такими же бродягами-цыганами, за пару фунтов стерлингов продавшими ему ворованных лошадей.

Эти первые лошади графа Дракулы и стали примами стихийно возникшего цирка, а цыган и вор Васька, которому пройдоха Томпсон дал звучное имя Василио Василли, – звездой его сомнительного шапито.

Постепенно цирк обрастал артистами: пара лилипутов Гарик и Марик до своей блистательной карьеры коверных промышляли в Одессе мелкими кражами, проникая в дома зажиточных обывателей через открытые форточки.

Во Львове Гарик познакомился с обворожительной лилипуткой Крисей. Гарик был парень не промах, возгорелся огонь до небес, объятая страстью Крися сбежала из отчего дома и до скончания дней пребывала Гарику нежной подругой, партнершей по репризам, а также наездницей и танцовщицей «доньей Чикитой».

Тридцать лет на манеже цирка, если можно так выразиться, первую скрипку играл атлет Иван Иваныч Гром. Томпсон вычислил его во время одной кошмарной заварухи в Одесском порту. Из-за чего уж там вспыхнула драка, Вилли не понял, грузчики молотили друг друга почем зря пудовыми кулаками, пока не вмешался здоровенный детина с ярмом для таскания тяжестей и железным крючком на веревочном обрыве. Ввинтившись в самое осиное гнездо, он раскидал разъяренных голиафов и предотвратил дальнейшее кровопролитие.

Томпсон восхитился отвагой одесского богатыря, видом его напруженных мускулов, попросил разрешения ощупать трицепсы, грудь и шею, похлопал по спине, заглянул в рот – будто покупал арабского скакуна.

В мечтах Томпсон видел Грома в образе «человека-зверя» необычайной силищи, намеревался возить его по городам и весям – оклеенного перьями в клетке и рассказывать всем и каждому, что тот ест сырое мясо, выпивает по пять четвертей водки, один поднимает сорокаведерную бочку, левой рукой останавливает паровоз, а за умеренное вознаграждение публично способен сожрать кошку.

Но добродушный Иван Иваныч явно не тянул на роль «человека-зверя», а всячески пытался скромно ограничиться «русским львом, обладающим непревзойденной силой», в чем не оставалось сомнений, когда он вязал узоры из железных прутьев, жонглировал многопудовыми гирями, рвал цепи и гнул у себя на шее стальные балки. В конце номера Иван Иваныч покрывал голову полотенцем и приглашал кого-нибудь из публики молотом разбивать у себя на голове кирпичи. Номер назывался «Чертова кузница».

Однажды, когда цирк гастролировал в Ченстохове, на арену выскочил молодой Бэрд Шеллитто и с таким жаром стал колошматить молотком по кирпичам на голове у Ивана Иваныча, что мистер Томпсон бросил на амбразуру Гарика с Мариком, и те – шутками и прибаутками – увели распоясавшегося молотобойца за кулисы.

В тот же вечер Томпсон потчевал соотечественника «иерусалимской слезой» и сам готов был проливать слезы, слыша родную английскую речь, как перцем приправленную йоркширским акцентом.