Крипт

Болард вздрогнул и ошалевшими от нежданной удачи глазами уставился на плотную пелену дождя. Мать, мать, мать!.. Наль, Майкина матушка — бывшая супруга Ингевора. Майку, свою, стало быть, дочь, Луций-Сергий, князь Ингеворский, Претор Синедриона и протчее, не видел Бог знает сколько лет. Если вообще о ней знает. Так что Майкино появление на храмовых подмостках с соответственным комментарием как нельзя лучше отвлечет отца от не подобающих к месту и ко времени действий.

Болард через шляпу почесал темя. А уж если подсуетиться и подсунуть девчонку на место прекрасной пленницы, так Претор наверняка удавится от одной только мысли, чтобы отдать родное дитя князю Кястутису.

Было в этой затее что-то такое, что приводило Боларда в замешательство. Он даже не знал, обрадуется ли Ингевор Майкиному появлению или совсем наоборот. С отцовскими чувствами у Претора, как видно, плоховато… Ну, Ивар, конечно, не зверь, Майку он и пальцем не тронет, но, как знать, не все придут в храм безоружными, что бы там ни предписывалось; мистерия сорвется, возникнут паника, стрельба и давка… Подставлять ребенка — а в том, что Майка в свои неполные пятнадцать ребенок, Болард не сомневался ни минуты, — подставлять ребенка подло. Это барон знал наверняка. Но выхода другого не было. И не будет, сказал себе Болард как можно более убедительно. Так что не придется ему поехать ни в Сарбинур на цапель охотиться, ни в Мансорру к Бертальду. А отправится он за Майкой в Гомель, и чем скорее, тем лучше, потому что дня через два полнолуние сойдет, Переход между мирами закроется, и возможности попасть на Землю и обратно не будет еще целый месяц. То-то будет весело…

Дон Смарда засмеялся и, подставив лицо дождевым струям, шагнул с крыльца.

Глава 2.

1989 год, 12 мая. Гомель

— А знаешь, Серафим, отчего воробей воробьем зовется?

Болард сидел на бортике беседки, свесив наружу ноги и держась руками за облупленные голубые перила. Ему было смертельно скучно, но до прихода Гретхен, утащившей с собой ключи, оставалось еще немало времени. Не торчать же под дверью сиротинушкой… Уж лучше Симочке зубы заговаривать.

— Не-а… — рыжий Симочка непочтительно зевнул.

Борька качнулся в сумрачную, пахнущую древесной трухой и отчего-то мышами полутьму и сказал:

— Ну и плохо. Понимаешь, жил один мужик, и у него было просом засеянное поле. Вот он урожай собрал и сложил в амбар. И каждый вечер проверять ходил.

— Ну и что? — приятель опять зевнул и с хрустом потянулся. Лавочка под ним скрипнула. Из куста сирени на головы посыпалась какая-то дрянь.

— А то! Урожай-то меньшает. Вот мужик и стал караулить. Раз видит — птица летит. Огромадная. Крыльями луну закрывает. Черная, как ночь. И на снопы.

На Симочкином лице мелькнула тень удивления. Сейчас спросит, где вычитал или сам придумал, подумал Болард. Но Симочка промолчал. Борька состроил зловещую физиономию:

— А мужик не будь дурак, хвать оглоблю…

Стукнула калитка, и он запнулся. Помрачнел и пошел Гретхен навстречу.

— Ключи давай, — потребовал раздраженно, с неодобрением разглядывая сестрицыны наряд и прическу. — Третий час тут торчу по твоей милости.

Маргарита невозмутимо пожала плечами и, обойдя Бориса, как дерево, по траве поплыла к беседке. На ходу бросила:

— Обойдешься.

"Ведьма крашеная…"

Будто прочтя его мысли, Гретхен снова пожала плечами; опустилась рядом с Симочкой, отчего лавочка сразу перестала скрипеть и крениться на один бок:

— Мальчики, я с вами посижу. Пока мать на дежурство не уберется.

— Поскандалили? — ухмыльнулся брат.

— Да ну ее… — Гретхен извлекла из сумочки ключи и швырнула без предупреждения. Болард поймал их в сложенные лодочкой ладони, подбросил вверх звенящую связку и задумчиво вопросил:

— А мне-то они на кой в таком случае? Я, по-твоему, самоубийца?

— А то! — фыркнул Симочка, не упускавший случая выпендриться перед Греткой.

— Ты — нахал, — сестрица вздернула точеную голову. — Сколько дома не был, а явился — и матерью брезгаешь?

— Во-во! — обрадовался Симочка. — Я и говорю: хам, каких мало.

Болард показал ему кулак, спрятал ключи в джинсы и, снова усевшись на бортик беседки, пообещал лениво:

— Ты, Серафим, схлопочешь. Я с тобой на брудершафт не пил, могу и по морде.

— Феодал несчастный… — Гретхен фыркнула, по-кошачьи сощурив зеленые глазищи.

Борька качнулся, закрыв глаза и ловя лицом солнечные тени, глубоко вздохнул:

— Живи пока, ладно… Шестикрыл…

Кровь тяжело и гулко толкалась в висках. Мамочка, с тоскою вдруг подумал он. Ведь если бы эти Симкины слова — и в каком-нибудь настангском трактире… Да если б он при оружии был… Боже святый, даже подумать страшно… Все бросить к чертовой матери — и к морю, янтари в песочке собирать. И никакого Ордена. В пень!!

— А воробей? — голос сестры мог перекрыть бормашину.

— Чего — воробей? — не открывая глаз, спросил Болард.

— Ну, дальше что?

— А-а… Ну, хвать мужик оглоблю — и давай махать: вора бей! вора бей!

— А птица?