Криптограф

— Иногда эти профессии суть одно и то же. Кодеры и хакеры не всегда враждуют. Волей-неволей мы партнеры в процессе изобретения. И все потому, что единственный способ сделать код сильнее — узнать, в чем его слабость. И покуда код не взломан, нет другого способа узнать наверняка, где его слабое место. Это парадокс: единственный путь действительно проверить код — сломать его. Без нас, хакеров и взломщиков, может вообще не быть никаких кодов. Никто не станет создавать второй код, если не взломан первый. Но история криптографии говорит нам, что какова бы ни была слабость, всегда найдется кто-нибудь, кто ее отыщет. Вне зависимости от мотивации, кто-нибудь непременно попытается. И слабость всегда обнаружится.

Он смотрит на нее, серьезно и терпеливо, с надеждой, умоляюще, во мраке глаза кажутся белыми.

— Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, — говорит она. — Нет. Простите.

— Ничего страшного. Я говорю о первом законе криптографии, — говорит Тунде. — Первое правило: нет кода, который нельзя сломать. Нет такой вещи, как идеальный код…

— Анна? Анна-а-аа!

Детский голос переливается, отражаясь от террас сверху или снизу, трудно сказать в темноте. Тунде приходится умолкнуть. Он резко оглядывается — как нарушитель, успевает подумать Анна, — и она тянется к нему, алкоголь поет в ее крови.

— Постойте. Тунде — я слушаю. Я хочу понять. Объясните еще раз…

— Позвоните мне.

— Нет, подождите, не надо…

— Позвоните мне, — быстро повторяет он, отталкивает ее руку и быстро уходит прочь.

— Тунде!

— Вот вы где.

Она поднимает глаза. Над перилами вверху торчит голова Мюриет, без тела, смотрит вниз.

— Что вы тут делаете?

— Ничего, — говорит Анна, — разговариваю.

— С кем? — Острое любопытство. И, не успевает Анна ответить: — Как вы тут оказались?

— Не знаю.

Мюриет клацает зубами.

— Погодите. Я сейчас спущусь. — Ее лицо пропадает из виду. — Не двигайтесь!

— Не буду, — говорит она себе самой, поскольку ее больше никто не слышит и стоит неподвижно, алкоголь тупой болью отдается в затылке.

Она закрывает глаза, массирует веки и представляет, как отступает боль. В темноте она думает о холоде, медленно обнимающем стены Эрит-Рич. Скоро сюда опять вернется зима, как в тот раз, когда Анна впервые сюда попала. Гравий ворчит под колесами. Женщина у воды. Смех Натана.

Она так и не привыкла к тому, какой эффект оказывает на людей ее профессия. Ей никогда не было спокойно от беспокойства людей, в отличие от Карла или Дженет, которые наслаждались их ненавистью. Но теперь она тупо гадает, не она ли напугала Натана на пляже, и не было ли ее присутствие большей случайностью, чем ей казалось. Она складывает вместе то, что могло и должно было напугать его в тишине, пока он плыл к людям на берегу. Что-то общее между отцом и сыном. Секрет, состоящий из цифр. Непроизносимое, немыслимое.

Теперь ей кажется, что представить это совсем не трудно. Она спрашивает себя, знала ли с самого начала. Но ведь она медленно думает, Анна, она подходит для своей работы. Не блестящий мыслитель, всего лишь прилежный. Этот ее талант — не пропускать ничего — требует времени.

Ночные разговоры беспорядочно возвращаются к ней. Она щурится, пытаясь отвлечься, но голоса возвышаются в маленькой комнате, отражаются эхом, неразборчивые, невнятные, тянут, изводят ее, повторяют ее имя снова и снова.

— Анна. Анна? Анна…

— Что еще?

Она сама удивлена своей резкостью. Мюриет рядом, серьезная, захвачена врасплох. В руках у девочки разрисованная бамбуковая тарелка, покрытая салфеткой.

— Я принесла вам еду. Они отложили для вас. Они не хотели, но я их заставила. А когда вы ушли, я вас потеряла. Наверное, все еще холодное, — говорит она тихо, удрученно. — Вы можете не есть, если не хотите.

— Нет, — слабо говорит Анна, — я хочу.

— Ну, неважно. Держите. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да.

— Хотите посидеть?

— Нет, нет.

— Вы на меня сердитесь?

— Нет. — Она берет тарелку. — Прости, милая. Ты тут ни при чем. Я слишком много выпила. И думала о ком-то другом.

— Неважно, — повторяет Мюриет. И потом любопытство тоненьким лезвием прорезается в ее голосе: — О ком?

— Ни о ком.

— Это не может быть никто, если вы сказали «кто-то».

Как будто это важно, думает она. Как будто важно, что я сказала. Инспектор, которому нечего инспектировать, годится только на то, чтобы слушать. Как ребенок; и слушать, кроме ребенка, некому.

Она снимает салфетку с тарелки, ест. Севиче холодные и тонкие, как снег, сладковатые, с уксусным привкусом.

— Я думала о Натане и его отце.

— А. Вы на них сердитесь?

— Не знаю.

— Как это вы не знаете, сердитесь или нет?

— Это долгая история. — И прежде чем девочка успевает спросить неизбежное, говорит: — Вкусно.

— Правда? — Мюриет сияет. — Натан сказал, они ядовитые.

Она радуется, что есть повод рассмеяться.

— Ну да. Ядовитые. И поэтому ты приберегла несколько штук специально для меня?

Мюриет пожимает плечами.

— Вы доели?

— Доела.