Криптоистория Третьей планеты

Я считаю, — нет, я уверен в этом, — что Загадка представляет собой материальное свидетельство существования невероятно могущественных Носителей Разума, обладающих непредставимыми для нас способностями и возможностями воздействия на Вселенную. И поэтому я попросил бы вас, господин директор, принять все меры для сохранения тайны. Я знаю, вы умеете обращаться с людьми, так пусть эти ваши исследователи держат язык за зубами — для их же собственного блага и спокойствия. Наши земные неприятности могут оказаться сущими пустяками по сравнению с тем, что может случиться, если это… — Бувэ посмотрел на амулет, — … сочтёт, что нам, детям, стало известно слишком многое раньше времени. Бумаги заберите — мне они без надобности, я узнал достаточно и немного поработаю своими методами. А вы, мсье профессор, — но тут адепт высшей магии Морис Бувэ запнулся и умолк, потому что…

…Загадка проснулась. Все трое смотрели на лежащий на столе амулет, не совсем доверяя собственным глазам. Вокруг чёрно-белого «камешка» разлилось мягкое свечение, оттеснившее отблеск пламени камина. Мерцающий ореол менял свой цвет с голубого на алый, затем на фиолетовый, и чередование оттенков повторялось снова и снова. От Загадки ощутимо веяло теплом, однако угрозы это тепло не несло — пока не несло.

* * *

Прошло несколько недель. За все эти дни не случилось ничего из ряда вон выходящего — во всяком случае, Рану этого не ощутил. Ну не считать же серьёзным событием размолвку с Сюзан — они столкнулись в маленьком укромном кафе на выезде из города, куда профессор зашёл выпить чашечку кофе с ликёром, урвав минутку для небольшого удовольствия. Тут-то он и увидел Сюзан, сидевшую за угловым столиком в обнимку с длинноволосым молодым парнем в кожано-металлическом одеянии рокера и страстно целовавшуюся с этим парнем. Заметив Жерара, секретарша вспыхнула и одёрнула несколько сдвинувшуюся под рукой раскованного молодого человека и без того короткую юбку, но не подала виду, что знакома с господином профессором. Правда, с тех пор они не разговаривали, встречаясь в кулуарах Фонда Прево.

Эту мелочь Жерар воспринял с должным стоицизмом: а чего он, собственно, хотел? Что темпераментная девица двадцати шести лет от роду будет терпеливо ждать, пока он, мсье Рану, в очередной раз выкроит для неё время и одарит её украденной из семьи, но, несомненно, неземной любовью? Правда, укол уязвлённого мужского самолюбия Жерар всё-таки ощутил: ведь не далее как вчера они провели с Сюзан блаженные пару часов у неё дома, в маленькой квартирке на третьем этаже типового многоквартирного жилого здания. Ну и что? А где гарантия того, что ночью в постели Сюзан Жерара не заменил этот самый байкер или кто-нибудь ещё? Или что предшествующую их свиданию ночь она коротала в гордом одиночестве, орошая подушку горькими слезами? Женщины ничуть не меньше мужчин стремятся разнообразить свою сексуальную жизнь, и порицать их за это нельзя. Что же касается верности, то далеко не от всякой законной супруги её можно требовать и ожидать, так чего же тогда спрашивать с полулюбовницы, не предъявляющей к партнёру ровным счётом никаких требований, за исключением качественного секса? Верность вообще продукт редкий и скоропортящийся, и даже применение чадры не даёт должной гарантии — если верить арабским сказкам.

Куда больше места в мыслях профессора Жерара Рану занимало происходящее с дочерью. Элизабет менялась на глазах, менялась не только внутренне, но даже внешне; и Жерар как-то поймал себя на том, что он начинает её бояться. И ещё Рану пришло в голову, что причиной перемен запросто может быть Загадка — амулет хранился в неизменной замшевой коробочке в шкафчике в гостиной, куда профессор положил его по возвращении от Мориса Бувэ. Конечно, с точки зрения здравого смысла все эти страхи и предположения не стоили выеденного яйца и выглядели абсолютно беспочвенными, но как раз пресловутый «здравый смысл» пасовал, коль скоро речь заходила об амулете-Загадке.

А Лизетта менялась — Жерар, видевший дочь на протяжении десятилетий, от несмышлёныша до взрослой женщины, не мог ошибиться. Менялся её голос, выражение глаз, походка, манера держать себя, настроение, даже черты лица — в них мало-помалу проступал властный холод. И когда профессор Рану впервые припомнил колючее слово «трансмутация»[52], он вдруг почувствовал, как по его позвоночнику прошёл озноб…