Кристалл джедая (СИ)

Вскоре после Малакора, во время одного из моментов отчаяния, Эзра состриг волосы, сам не знал, почему, а потом вспомнил, что рассказывала в детстве мама: у их народа была старая традиция остригать волосы в знак траура. Сейчас она почти исчезла, но старики ещё следовали ей, и Эзра бессознательно выразил своё горе этим почти забытым способом. Но к возвращению Кейнана он снова оброс — непривычно было стриженым и как-то неуютно. Сабина тоже считала, что так ему лучше, только ещё бы покрасить в разные цвета, и вообще было бы загляденье. Гера пожимала плечами и говорила: вообще не пойму, как вы ходите с этой шерстью на голове. «Э!», — окликал её Зеб. «Я хожу с шерстью на всём себе, тебя не смущает?» «Меня офигеть как вы все смущаете», — замечал Чоппер, но Зеб его не понимал.

— Вы решили все свои проблемы? — спросила Гера у Кейнана через несколько недель после его возвращения.

— Да, всё будет в порядке.

— Он ещё переживает?

Кейнан вздохнул и склонил голову набок. Гере по-прежнему было непривычно и больно, что она не видит его глаз, не может прочитать в них, что он думает, хорошо ему или плохо, весел он или печален, заботит ли его что-то или он прислушивается к течению Силы. Ей так сильно не хватало этого. То, кем он был, всегда разделяло их, но они стёрли эту грань, а теперь словно его увечье снова разделило их. Он, наверное, не чувствовал этого, она знала, что он видит её почти как раньше, а в чём-то и лучше, но она не была джедаем. Мол отнял глаза не только у него, он отнял их и у неё. Она больше не могла заглянуть через них в душу Кейнана, и по этому она горевала так же сильно, как по его потере.

— Он никогда этого не забудет, — сказал Кейнан. — Я буду невольно напоминать ему каждый день. Но он справится, и я ему помогу.

— Так, всё хорошо?

— Всё просто отлично, Гера. Гораздо лучше, чем могло обернуться.

Всё отлично, кроме того, что, ожидая от Эзры, что он будет контролировать свои чувства, Кейнан каждую минуту справлялся со своими, и это давалось ему намного тяжелее, чем он надеялся. После Малакора, в своём добровольном изгнании, он всё время думал об Эзре, каждая минута его жизни была наполнена мыслями о нём. Он был сломлен, растерян, и ему казалось, что даже то немногое, что у него было, теперь у него отняли. В отчаянии, потеряв надежду, он утешал себя, представляя, как всё могло бы быть, сложись оно иначе. Иногда ему хотелось отбросить все правила, нарушить все клятвы, забыть о том, что правильно, а что нет, а потом он с горечью понимал, что единственный, кто больше всех пострадает от этого — Эзра. И в этом было даже ещё меньше смысла, чем раньше.

А потом именно мысли об Эзре помогли ему выбраться из той тьмы, в которую он сам себя загнал. И теперь ему казалось, что он понимает всё лучше, чем когда-либо, и знает, что ему делать, лучше, чем когда-либо, только на поверку это оказалось ещё сложнее, чем когда-либо. Он не только смог вернуть то, чего на самом деле никогда не терял — теперь, не имея возможности его видеть, он чувствовал Эзру ещё сильнее, чем раньше. Его близость, каждое его движение, ритм его дыхания, его настроение, его любовь и его желание. И этого было так много, всё это он ощущал так сильно и чётко, что иногда справляться с этим было почти невозможно. Хорошо, что Эзра ещё не мог так ясно видеть его, хотя Кейнан замечал, что он пытается, и теперь чаще, чем раньше. И он знал — не только потому что переживает, но и по той же причине, по которой все остальные стали внимательней слушать его и меньше перебивать. Всех их смущало, что они больше не видели его глаз. Он понимал и старался смягчить это для них, как мог, но им нужно было время. Для них эта травма оказалась не легче, чем для него самого, и теперь, когда он сам уже справился с ней, они всё ещё не могли смириться. Он осязал печаль и сочувствие Геры, злость Сабины, неловкость Зеба, но сильнее них всех он чувствовал Эзру. Иногда, когда они с Герой, Сабиной и Зебом сидели в Призраке, он узнавал о его скором приходе за несколько минут, потому что уже тогда образ его мыслей и эмоций начинал заслонять всех остальных. И он был рад, что никто не видит его глаз, и больше всего, что их не видит Эзра, потому что не был уверен, что будь иначе, он смог бы скрывать себя хотя бы так же, как сейчас.