Кристина

– Да я спокоен, спокоен. – Он одарил меня широченной и насквозь фальшивой улыбкой. В тот день лицо у него «цвело» как никогда, и я стал гадать (не в первый и не в последний раз), каково это – быть Арни Каннингемом и жить с этим лицом, сочащимся гноем каждую секунду, каждую минуту жизни…

– Тогда хорош потеть и ерзать! Дыру на штанах протрешь.

– Не протру, – ответил Арни и снова забарабанил по приборной доске, просто чтобы показать, какой он веселый и беззаботный.

За «Грязным белым мальчиком» включили песню той же группы «Герои музыкальных автоматов». То была пятница, и на FM-104 крутили «Блок рока». Когда я вспоминаю тот год – последний учебный год в школе, – мне иногда кажется, что он весь был сложен из этих блоков рока… а еще из постепенно набирающего силу сверхъестественного ужаса.

– Что в ней такого? – спросил я. – Что ты нашел в этой машине?

Арни долго сидел молча, разглядывая Либертивилль-авеню, а потом вдруг выключил радио быстрым щелчком, задушив «Форейнер» на полуслове.

– Не знаю точно, – ответил он. – Может быть, дело в том, что я впервые в жизни – с тех пор как мне стукнуло одиннадцать и у меня появились первые прыщи, – я увидел нечто настолько безобразное и отвратительное, даже хуже меня. Ты это хотел услышать? Такой ответ укладывается в рамки удобного, знакомого и понятного?

– Да брось ты! Это я, Деннис, помнишь меня?

– Помню, – отозвался он. – И мы все еще друзья, верно?

– Насколько мне известно, да. Но при чем тут…

– Значит, мы не должны друг другу врать – в этом суть любой дружбы, если я правильно понимаю. Так что признаюсь: это не пустой треп. Я знаю, как ко мне относятся люди. Чем-то я их отталкиваю, сам того не желая. Понимаешь?

Я неохотно кивнул. Как сказал Арни, мы – друзья, поэтому должны быть предельно честны друг с другом.

Он тоже кивнул – как ни в чем не бывало.

– Остальные… и даже ты, Деннис, вы не всегда понимаете, что это значит. Уроды по-другому смотрят на мир. Нам сложнее шутить, сложнее даже просто оставаться в своем уме.

– Хорошо, это я могу понять. Но…

– Нет, – тихо перебил меня Арни, – тебе этого не понять. Ты только думаешь, что понимаешь, а на самом деле нет. Я тебе нравлюсь, Деннис, поэтому…

– Я тебя люблю, и ты это знаешь.

– Может быть. И я очень ценю твою дружбу. Если это действительно так, ты заметил, что за безобразной личиной, за моими прыщами и глупым лицом кроется что-то еще…

– У тебя не глупое лицо, Арни. Немного извращенское, но не глупое.

– Иди в жопу, Деннис, – с улыбкой сказал он. – В общем, и эта машина такая же. В ней есть какая-то потайная жизнь… Я ее разглядел, вот и все.

– Правда?

– Да, Деннис. Правда.

Я повернул на Мэйн-стрит. До дома Лебэя оставалось всего ничего, и мне вдруг пришла в голову мерзкая мысль. А вдруг отец Арни взял с собой какого-нибудь приятеля или студента, приехал к Лебэю и выкупил у него машину? Да, беспринципно, да, нечестно, но Майкл Каннингем не понаслышке знал о коварстве и хитроумии. Все-таки он специализировался на военной истории.

– Я увидел эту тачку и вдруг ощутил такое притяжение… Сам себе не могу объяснить. Но…

Арни умолк, его серые глаза мечтательно смотрели на дорогу.

– Я понял, что смогу ее преобразить.

– В смысле, починить?

– Ну, не совсем. Чинишь столы, стулья, всякое такое. Газонокосилки. И обычные машины.

Может, Арни заметил, как я приподнял брови. Как бы то ни было, он рассмеялся – робко и как бы оправдываясь.

– Да, знаю, как это звучит. Мне самому не нравится. Но ты мой друг, Деннис, а значит, я должен быть предельно честен с тобой. Мне кажется, Кристина – необычная машина. Сам не знаю почему.

Я уже открыл рот и, наверное, ляпнул бы какую-нибудь несусветную чушь, о которой бы потом горько жалел, – про здравый смысл, дальновидность или даже синдром навязчивых состояний. Но тут мы свернули на улицу Лебэя.

Арни резко втянул воздух, точно ему дали под дых.

На лужайке перед домом старика красовался участок газона еще более желтого и облезлого, чем остальной. У дальнего конца этого мерзкого клочка виднелось болезненное темное пятно – там, где масло впиталось в землю и погубило всю растительность. Зрелище было настолько омерзительное, что мне невольно подумалось: если смотреть слишком долго, можно ослепнуть.

На этом облезлом клочке земли еще вчера стоял «плимут» 58-го года.

Земля никуда не делась, а вот «плимут» пропал.

– Арни, – сказал я, торопливо паркуясь возле тротуара. – Успокойся, не действуй сгоряча, ради бога!

Он не обратил на мои слова никакого внимания. Подозреваю, он вообще меня не услышал. На его побледневшей мертвенной коже пылали багровые прыщи. Он распахнул дверь пассажирского сиденья и выскочил из салона, не дожидаясь, пока машина полностью остановится.

– Арни…

– Это все мой папаша! – в гневе и растерянности проговорил он. – За милю чую проделки этого гада…

И Арни рванул по лужайке к дому Лебэя.

Я вышел из машины и поспешил следом, думая, когда же это все закончится. Арни только что назвал своего отца гадом! Я ушам своим не верил.