Кристина больше не придет

Весь следующий день я, можно сказать, проспала. После нескольких почти бессонных ночей навалилась дикая усталость, и, оказавшись в квартире Шнайдера, на уже ставшем почти родным диване, я, как была, в джинсах и худи, присела, потом опустила голову на подушку и отрубилась.

Иногда я просыпалась от телефонных звонков. Несколько раз звонил Гена, но особых новостей у него не было, а просто болтать не было сил. Позвонил Дантес, предложил прогуляться, соблазнял отличной солнечной погодой. Солнце и в самом деле пыталось прорваться в мою комнату сквозь тонкий тюль, но больше всего мне хотелось вновь уснуть. Пару раз забегал Шнайдер, пытался напоить меня кофе, но мне не хотелось ничего, кроме сна. Кажется, он даже испугался, приложил ладонь к моему лбу, но температуры не обнаружил. Может, самогонка была паленой, изредка выныривая на поверхность из тяжелого сна, думала я. Или это реакция на стресс…

Более-менее я пришла в себя лишь ближе к вечеру. Шнайдер, как всегда в элегантном черном костюме, уже вернулся, напоил меня кофе прямо в постели и, с сомнением поглядев на мой туго запахнутый банный халатик и встрепанные волосы, спросил, готова ли я принять в гостях Гену.

— Ох, нет, не сегодня! — простонала я, нашла в себе силы сесть, откинувшись на спинку дивана, и попыталась освободиться от тяжелого забытья. Шнайдер присел рядом.

— Кудрин сюда так рвется… — хмуро произнес он. — Интересно… Я где-то читал, что серийные убийцы пытаются завести дружбу со следователями… или хоть с кем-то, кто знает о ходе следствия. А тут сразу и тот, и другие…

— Он с Шатровым подружился, — с трудом ворочая языком, возразила я. — Мы с тобой ему не нужны, подробности расследования он сам нам может сообщать.

— Это так… но особо времени у Шатрова нет. — Шнайдер все качал головой, как китайский болванчик. — А тут вроде посидит вечерком по-семейному, отдохнет, за чашечкой чаю нам все детали и выложит.

— Гена в меня влюблен, поэтому к нам рвется! А если говорить о серийнике, которому нужен контакт со следствием… то ты на эту роль еще больше подходишь, — выпалила я, не понимая, кто дергает меня за язык, неужели так оскорбилась за Гену? Или больше за себя — похоже, Шнайдеру и в голову не приходило, что журналиста интересовало не только следствие, но и моя скромная персона? — Вот с тобой Шатров без дела беседовать бы не стал. Ему пресса нужна, а не сыщики-любители.

— Действительно, подхожу. — Шнайдер криво усмехнулся, взгляд шоколадных глаз стал тяжелым. — Поэтому ты мне так спокойно это говоришь, хотя мы тут только вдвоем. Не боишься исчезнуть? Все подумают, что на прогулку пошла, а там маньяк похитил?

— Не боюсь… я уже устала бояться, — слезы внезапно подступили к глазам, горло сжалось в комок. — Я не могу больше от всех шарахаться… Не могу думать о том, что случилось с Олесей, и что будет со мной. Мне было страшно, а теперь нет, я ууууустааала!

Слезы хлынули настоящим водопадом, я наклонилась к спинке дивана, обвила голову руками и зарыдала уже в голос, Послышался тяжелый вздох, сыщик неуверенно подсел поближе и осторожно погладил меня по голове. Рыдания все не утихали, я захлебывалась, тонула в слезах, даже вдохнуть удавалось через раз.

— Я тоже когда-то… устал, — в перерыве между судорожными всхлипами я расслышала лишь обрывки слов, и от удивления замолчала. — Моя мать пропала, и мне было так страшно…

От изумления я вмиг перестала рыдать, как будто перекрыли кран. Дышать все еще удавалось с трудом, но я старалась лишний раз не вдыхать, чтобы ничего не пропустить.

— Отчим… он был скор на расправу. Бил и меня и маму. А я был слишком маленьким, чтобы нас защитить. И вот я пришел со школы, зову маму — она не работала, всегда дома была… и никто не откликается. Она больше так никогда и не откликнулась… никогда.

Я попыталась вытереть рукой распухшие глаза, но быстро оставила эту бесполезную затею и говорила, не отрывая от дивана лицо:

— Ее убил отчим?

— Не знаю, — он говорил отрывисто, с трудом. — Никто не знает. Она исчезла из дома среди бела дня, без денег и документов, у отчима было алиби. Мне было всего десять лет, я не умел тогда получать ответы на любые вопросы. Я просто ждал, когда мама вернется… Много лет ждал. В первый год мне казалось, что она лежит где-то раненая, больная, в каком-то подвале… зовет меня на помощь, а я не иду. Я просыпался во сне от ее криков. Я много раз думал потом — мне было бы легче, если бы я видел ее мертвой. Или точно знал, что она погибла… Я смог бы ее оплакать. И не винил бы себя за то, что не успел… что мог бы ее спасти, но оказался слишком тупым… или слабым.

— А потом, когда ты вырос? Ты спросил отчима?

— Меня забрала двоюродная тетка по матери, — теперь он говорил немного спокойнее. — Отчима допрашивали, конечно… но так ничего и не предъявили. Нет тела — нет дела. А через пару лет он уехал. Я его пытался разыскать, но не нашел. Он словно растворился во мраке…

Я молчала, пытаясь представить себе ужас маленького мальчика, мать которого всегда была дома… и внезапно не откликнулась на зов. Шнайдер молчал тоже.