Критическая Масса, 2006, № 3

«„Талантливых стиховедов было много, а гениальный один — Андрей Белый“, — говорил Б. В. Томашевский» — эта фраза, заключающая в себе цитату из живой речи учителя, содержится в одной из гаспаровских статей 7. В примечании внизу страницы указан и источник цитаты: «Воспоминание В. Е. Холшевникова». Речь идет о ленинградском стиховеде Владиславе Евгеньевиче Холшевникове (1910—2000). Гаспаров, годящийся ему в сыновья, слышал в его воспроизведении кулуарные высказывания Томашевского и воспринимал Холшевникова, в свою очередь, как своеобразный источник менторского излучения. Если провести линию, по которой двигалась стиховедческая традиция до Гаспарова, (Белый—Томашевский—Холшевников—Гаспаров), окажется, что патриархом русского стиховедения был не просто какой-то поэт, а символист-духовидец Андрей Белый. Это показывает, что стиховедческая наука изначально вовсе не мыслила себя противостоящей поэтическому творчеству и дистанцированной по отношению к нему. Сам Белый, как мы знаем, относился к иррациональному в культуре существенно иначе, чем Гаспаров. Конечно, стиховед это — во всех смыслах — не поэт. Но обе эти практики суть оборотные стороны вполне иррационального неклассического культурного эона. Такая эквивалентность приводила самого Белого к творческим курьезам, и Гаспаров о них писал как о значимом культурном факте 8. Но о том, что означала подобная эквивалентность для Гаспарова-стиховеда, сам Гаспаров предпочитал «забывать». Математически точные методы изучения текста, хотя и являются неотъемлемым багажом стиховеда, не дали искомого Гаспаровым эффекта дистанцирования от неверифицируемого поэтического.

Уста, на которых теплится дыхание культуры, эмпирически не существуют. Поэзия живет, чтобы их колебать. Поэзия не может остаться поэзией, будучи только эмпирическим текстом-объектом. К тому же отечественное стиховедение как живая традиция — это культурное образование со всеми полагающимися ему внерациональными мифами. Как, вообще-то, они полагаются и любой другой научной традиции. Усилия, которые Гаспаров приложил в борьбе со всеми проявлениями таких мифов, были поистине титанические. Но имперсональные силы традиции, с которой он скрыто воевал (ведь от стиховедения Гаспаров никогда не отмежевывался), оказались неодолимы. Это в свое время изощреннейшим образом сумел показать Гаспарову В. Е. Холшевников — «звено» в гаспаровской генеалогии стиховеда.

5. Речь здесь опять пойдет о Мандельштаме. Итак, в 1983 году «молодой» коллега Гаспаров стал рецензентом подготовленной Холшевниковым книги: Мысль, вооруженная рифмами: Поэтическая антология по истории русского стиха / Сост., ст. и примеч. В. Е. Холшевникова; Рец.: докт. филол. наук К. Д. Вишневский (Пензенский гос. пед. ин-т), докт. филол. наук М. Л. Гаспаров (ИМЛИ АН СССР). Л.: Издательство Ленинградского университета им. А. А. Жданова, 1983. 448 с. Тираж 200 000 экз. (Эта книга потом дважды была переиздана: Л., 1987. Тираж 150 000 экз.; СПб., 2005. Тираж 3000 экз.)

Подборка Мандельштама в первом издании данной антологии (десять стихотворений, с. 283—288) обращает на себя отдельное внимание. Важна также дата выхода учебного пособия. 1983: этот пункт находится ровно посредине между точками партийной легализации и демократической профанации Мандельштама, о которых говорилось выше. Остановлюсь на дате подробнее. Дата, как мне представляется, кризисная. Это некая точка бифуркации в исторической судьбе мандельштамовского наследия. Кроме того, в 1983 году кое-кому пришлось вспомнить о том, что и стиховедом быть иногда страшновато.

В 1983 году, к примеру, на диске-гиганте Аллы Пугачевой «Как тревожен этот путь» вышел шлягер «Я больше не ревную». Музыку к этой песне Пугачева написала сама, текст — сокращенное и несколько переделанное стихотворение Мандельштама «Я наравне с другими…» (1920), обращенное к О. Н. Арбениной-Гильдебрандт. А начало 1983 года было ознаменовано приходом на пост генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова. Андропов — прежде глава КГБ СССР — репрессивного учреждения, того самого, с которым в свое время приходилось иметь дело и самому Мандельштаму. (Неважна смена его названий и разный режим работы на этом временном отрезке.) После стабильной брежневской невнятицы началось нечто похожее на социальные заморозки. В анекдотах «трудящиеся предлагали переименовать Политбюро в ПолитЧК». В определенных кругах имело место ощущение постепенно надвигающейся суровой политической зимы. Н. Я. Мандельштам была уже, пользуясь ее же словцом, «пуганой». Часть архива поэта в начале семидесятых она переправила в Принстонский университет. Страх за оставшуюся часть архива казался сравнительно молодому окружению Надежды Яковлевны неоправданным. «Со временем правота вдовы поэта стала очевидной — 1 июня 1983 года та часть мандельштамовского архива, которая оставалась в СССР, была незаконно изъята органами КГБ у душеприказчика Надежды Яковлевны, Юрия Львовича Фрейдина» 9.