КРИТИЧЕСКАЯ МАССА ЯДЕРНОГО РАСПАДА. книга вторая.

Антон, практически, только начинал осознанно познавать все «прелести» жизни морского офицера — подводника. В его характеристике ещё рано было бы писать: «морскую службу и море любит или не любит». Однозначно: свою Отчизну он любил и против явного врага был готовый сражаться до последней капли крови. Но против многих порядков, регламентирующих жизнь и быт офицеров плавсостава флота, глубоко внутри в нём нарастал непримиримый протест. Вот и сейчас у себя в каюте, собираясь к товарищу отметить день его рождения, он мысленно чертыхался:

— Чёрт бы его побрал, ну, что за жизнь?! Нужен подарок, а где его взять? Нести банальный одеколон «шипр» из местного военторговского скворечника неудобно. Но там больше ничего нет, кроме бритвенных лезвий, помазков да карамелек. Возьму-ка я фляжку кустарного изготовления умельцев Северодвинска с силуэтом подводной лодки! «Присандалю» к ней поздравительное приветствие, налью внутрь чистейшего ректификата и вперёд!

— Фу, ты чёрт, — второй раз чертыхнулся он. — И какой руководящий и направляющий ввёл нам сухой закон при наличии достаточно большого количества спирта, выдаваемого для обслуживания оружия и техники!?

В связи с сухим законом по назначению на технику спирт попадал в ничтожно малых долях от получаемой нормы. Львиную его часть просто выпивали. Нужно было быть деревяным до задницы, чтобы не знать и не понять этого. И каким же «дубом» нужно быть, чтобы всё это знать и не отменить запрет на ввоз спиртного?!

Антон представил себе, заполненную до предела с учётом верхних коек офицерскими телами в два яруса каюту, прокуренную насквозь, галдящую подвыпившими сотоварищами, и чертыхнулся в третий раз:

— А что б тебе, чертяка, на том свете жилось так, как нам на этом!

Затем он взял приготовленный подарок и шагнул в длинный коридор, направляясь к имениннику. Открыв дверь каюты, он увидел, что комплект приглашённых офицеров вот-вот достигнет предела вместимости помещения. Как патрон в патроннике ружья, Антон занял своё место и провозгласил поздравление виновнику торжества.

Веселов восседал, подогнув ноги подобно турецкому паше, на койке второго яруса. Он принял подарок, отвинтил у фляжки пробку, понюхал содержимое и сказал:

— Годится!

На столике ниже иллюминатора стояла фляжка со спиртом побольше — литров на полтора. Возле неё красовалась кучка воблы вперемежку с маленькими плитками шоколада. Прижавшись к ним группировались две банки севрюги, несколько банок с яблочным соком и ломти хлеба. В гнёздах на переборке торчали два графина с водой и четыре стакана. Чуть ниже на миниатюрной книжной полке выстроились эмалированные кружки.

Рахматуллин хлопнул по столу газетой, отгоняя наседавших тараканов, и провозгласил:

— Ну, что… начнём?

Собравшиеся одобрительно загудели: мол, чего ждать, давно пора, тараканы вон уже празднуют….

— Ладно, наливай! — подал он сам себе команду. Из его рук канистрочка забулькала в стаканы и кружки, отмеряя равные порции огненной влаги.

— Разбирай! — подал он следующую команду. Стаканы и кружки цепочкой, из рук в руки, дружно засновали, замкнув круг присутствующих.

— Слово приветствия — капитан-лейтенанту Панчёнкину! — объявил Рахматулин.

Панчёнкин попытался встать. Его рост был явно больше, чем межкоечное пространство. Хлёстко боднув головой пружины койки второго яруса и набив шишку, он сел. Свободной рукой капитан-лейтенант потёр ушибленное место, беззвучно раза три что-то сказал, упоминая то ли бога, то ли его маму, и уже во всеуслышание произнёс:

— Прости господи, но я себе чуть рога не обломал! Затем, уже сидя, устремив взгляд на Веселова, улыбаясь провозгласил:

— Длинная речь не получилась. Кратко: здоровья тебе, чтобы в жизни и на службе шишки на лбу не набивал! Выпьем!

После третьего тоста уже, кто во что горазд, разбившись на группки, закурив сигареты, оживлённо и заинтересованно начали обсуждать тему № 1 — о женщинах. Некурящие офицеры, захлебнувшись дымом — удушливым облаком, заполнившим каюту, окончательно обалдевшие от адской смеси спирта плюс никотин, взмолились: да откройте, наконец-то иллюминатор!

Иллюминатор был открыт и оттуда, как из преисподней — прохудившейся чёртовой кочегарки, в которой сырыми дровами растапливали котлы со смолой с грешниками, повалил густой дым. Он был пропитан голосами и возгласами восхищения, сожаления, боли и грусти — почти мистический сизый дым с хорошей порцией запахов спирта.

Если говорить по сути, то в аду грешники лишены права общения с лучшей половиной человечества за неблаговидные дела, сотворённые ими при жизни на «этом» свете. Что ж — и поделом: сотворил грех — подставляй рожу, извините — ошибся, не «рожу», а душу и получай по заслугам!

— Но за какие грехи здоровые мужики в расцвете сил, можно сказать, не погрешив в истине, «элитные племенные жеребцы», которым, как говориться, и жёны в руки нужно было бы дать для продолжения рода человеческого, были лишены этого права?! — рассуждал Антон.