Критическая масса. Как одни явления порождают другие

Но к временам Гоббса ситуация изменилась, бурное развитие международной торговли вывело экономику из-под контроля отдельных правительств и государств. В большинстве крупных европейских городов расцвели международные торговые рынки, вследствие чего регулирование цен быстро пришло в упадок, а купцы получили возможность продавать товары по максимальным ценам, которые могли снести покупатели. Неудивительно, что в такой обстановке очень быстро возникли и развились сугубо эгоистические формы общения. Такая система торговли нуждалась лишь в объяснении механизма своего действия, что и сделал Адам Смит, создав экономическую теорию, объясняющую и фактически оправдывающую вознркшую систему.

Сам факт, что цены на нерегулируемом рынке устанавливаются на основе баланса между спросом и предложением, был выявлен впервые французом Ричардом Кантиллоном в его книге Essei surla nature du commerce en general (1730-1734), из которой Смит почерпнул очень многое. Для купцов смысл теории невидимой руки был ясен и очень приятен, поскольку соответствовал их постоянному желанию быть свободными от любых ограничений и регулирующих правил, но самому Смиту эта теоретически сформулированная им свобода вовсе не казалась привлекательной и даже оставалась не до конца понятной. Стоит вспомнить, что он вовсе не ставил своей целью оправдание жадности торговцев, а пытался создать философскую теорию, связанную с обществом и моралью. Приняв, причем с большими сомнениями, идею о том, что человек руководствуется лишь собственными интересами, он пришел в конечном счете к довольно жестокому, но строго обоснованному выводу, что «работа и труд бедняков в цивилизованных странах приносятся в жертву легкости жизни и роскоши богатых классов».

Что заставило Смита принять эту идею? Причина заключается в том, что это сразу позволило ему упростить экономическую теорию и ввести в нее количественные параметры. Использование понятия о Homo economicus позволяет провести «научный» анализ рынка, а ведь именно всемерное использование чисто научных методов в социальных делах почиталось чуть ли не важнейшей задачей всей программы эпохи Просвещения[151]. Желание упростить задачу и сделать ее доступной для научного анализа стало причиной того, что Homo economicus продолжает жить и в современных экономических теориях. Многие теоретики продолжают и сегодня верить в нежелательность государственного вмешательства в экономику, считая, что любые формы такого вмешательства могут помешать процветанию рынка, а следовательно, и обществу в целом (еще одна догма современной теории — то, что экономический рост является главным и основным параметром здоровья нации). На самом деле не существует ни одной экономической теории, которая бы строго доказывала, что свободный от всех ограничений рынок приводит к установлению лучших с социальной точки зрения цен на товары или обеспечивает оптимальное распределение товаров и услуг.

Более того, жизнь постоянно доказывает, что справедливо обратное. Например, новейшие «интерактивные» модели торговли и экономики (см. гл. 14) возвращают нас к проблеме обострения процессов социальной дифференциации. Еще в XVIII веке Монтескье отмечал, что предельный эгоизм развивается и существует именно в «цивилизованных» странах, где процветает торговля и коммерция, и противопоставлял этому кочевые культуры, сохраняющие высокий смысл социальных обязательств, например, гостеприимство к чужакам. Другими словами, социальное неравенство в какой-то мере вытекает из торговых отношений. Эту мысль поддерживал и Руссо, полагавший даже, что дикость и жестокость в современном ему обществе — не пережиток исходного варварства (в соответствии с теорией Гоббса), а отчасти продукт развития самого гражданского общества. Конечно, эта крайняя точка зрения тоже следствие излишнего упрощения ситуации, что заметно при беглом знакомстве с социальным поведением других животных. С другой стороны, можно сказать, что идея связи общественных законов с фундаментальными свойствами человеческой натуры должна быть, безусловно, модифицирована, хотя бы из-за того, что человеческая натура и психология претерпевают весьма заметные изменения при столкновениях с другими нормами и обычаями. Продолжая эту мысль, мы могли бы даже спросить самих себя, какие сдвиги произошли в культуре и социальных структурах человечества после того, как человечество пережило воздействие научного рационализма, возникшего в XVIII веке.

Возможно, читатель удивится, обнаружив такие мысли в книге, посвященной приложению физических моделей к социальным наукам, однако это замечание можно отнести к предупреждениям. Я думаю, что такие предупреждения необходимы молодым ученым, особенно тем из них, кто будет работать с традиционными моделями экономической теории. Почти все такие модели основаны на сомнительных «первых принципах», сформулированных еще в эпоху Просвещения и отражающих взгляды людей того времени.

ВЫБОР И ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ