Критическая масса (сборник)

Все это и сделало возможным тот страстный порыв, когда Катя решительно заявила, что готова оформить совместное опекунство и стать второй матерью маленькой, но уже такой несчастной девочке Саше. Вопреки опасениям, старики не особо сопротивлялись, видимо, обрадовавшись, что на старости лет избавлены будут от непосильных трудов по воспитанию нежданно свалившегося им на голову дитяти, и даже, помявшись, сами предложили пока не сообщать бедняжке, что мама ее – неродная. Договорились, что, когда девочку будут привозить в гости, дед Андрей и баба Алла станут называться Катиными родителями – не все ли ей равно, своих-то давно нету… Все в том же безудержном порыве Катя согласилась – и дело было улажено ко всеобщему удовольствию.

Саша поначалу не слишком охотно принимала Катю, еще, видно, храня на донышке младенческой памяти золотой образ настоящей матери – но образ тот закономерно тускнел, и уже через полгода Катя слышала твердое и доверчивое «мама»…

Годы вдруг не пошли, а поскакали, что сытые каурые кони, и умиление собственной самоотверженностью стало мало-помалу притупляться у Кати. Лет через пять ей приходилось уже искусственно возжигать в себе едва тлеющее пламя жертвенной любви к несчастной сиротке. Ведь вместо ожидаемого пухленького купидончика в розовых лентах и оборках, восторженно лепечущего трогательные словечки вроде «мамусенька», который рисовался в воображении мнимой мамы в начале ее героического пути, перед ней очень скоро оказалась рассеянная, тощая, хмурая девочка в протертых джинсах, с вынужденно короткой стрижкой – белесые волосы толком не росли и не густели – большей частью молчаливая, совершенно недоступная для близкого общения – и все это у первоклассницы! Что же будет в подростковом возрасте?!

Совсем не похожа была дочь на свою мертвую биологическую мать, а пошла, верно, в позабытого отца – закрытостью и вранливостью. Потому что если раскрывала рот – то лишь для того, чтобы соврать. Что видела в синем небе непонятный светящийся шар. Что странный дядька следил за ней во дворе. Что соседскую девочку укусила бешеная собака. Что ее пыталась затащить в большую черную машину неизвестная размалеванная тетка. Что в школьном туалете регулярно появляется призрак отличницы, которая сто тридцать лет назад там повесилась из-за того, что ей поставили четверку… А еще она рассказывала соседям, что ездила с классом на две недели в Мексику, подругам – что у мамы не серая долбаная «десятка», а сверкающий новехонький «БМВ», коллегам матери – что мама обещала ей на той неделе купить серебристого йоркшира… То-то все удивлялись, откуда Екатерина Петровна деньги берет – левачит, наверное, заставляет пациентов не в кассу платить, а ей в карман: написать бы на нее кому следует… Ее приемную дочь можно было записывать в книгу рекордов Гиннеса по удельному весу ежечасно изрекаемого вранья… Хорошо, что пока она мало времени проводит дома: предстоят три года продленки до семи вечера – а дальше? И ведь нет у нее никакого желания приласкаться, пощебетать, как у всякой нормальной малолетней девчонки…

Катя еще не признавалась себе в том, что не справилась с вдохновенно взятой когда-то на себя ролью, но глухо раздражалась внутри, заметив, как дочь вдруг застывает с ложкой в руках за ужином, и взгляд ее устремляется явно в другое измерение – туда, в собственную галактику вранья. Можно было не сомневаться, что скоро последует впечатляющая история про очередного монстра – с непременным участием вездесущей Сашки. Катя ненавидела ложь больше всего на свете, и потому все чаще срывалась:

– Постыдилась бы! Здоровая девица, а врет, как трехлетка! Людям в глаза смотреть стыдно!

– Мама, но я, правда, видела… Честное слово… – еще и настаивала беспардонная лгунья, вызывая подчас у Кати почти неодолимое желание как следует двинуть ей по наглой физиономии.

– Выйди вон из-за стола! – гремела Катя. – И не смей возвращаться, пока не научишься себя нормально вести!

Так обстояли дела накануне того снаружи непримечательного, а на поверку переворотного дня, когда Катя встретила в сорок два года свою первую и единственную любовь.

Мужчин-пациентов Катя давно уже научилась не стесняться, привыкнув прятаться за нарочито-строгое «Больной!» и невольно ощущая свой врачебный халат чем-то вроде белого ангельского одеяния, на которое и тень двусмысленности упасть не может. Знала, что молоденькие сестры и ординаторши порой заводят на рабочем месте самые что ни на есть серьезные романы и даже ухитряются вербовать себе полноценных мужей из беспомощных недужных. Но сама Катя подобными способами брезговала, потому что взять на себя инициативу в таком щепетильном деле была неспособна категорически, а собственная ее недоступность исключала любые поползновения с мужской стороны.