Критическая масса (сборник)

Зато когда собрались ехать, все стало ясно и еще более удивительно: дядя Даня ненадолго ушел в свою комнату и вышел оттуда, как в первый миг показалось вздрогнувшей Сашеньке, в длинном черном женском платье. Но в следующую секунду она вспомнила, что это никакое не платье, а такая специальная одежда, которую носят священники, она даже почти вспомнила, как та называется… Так этот добрый и приветливый человек – поп? Такой, как у Пушкина – «толоконный лоб»? А Софья – дочь попа? И с ним дружит начальник милиции? Значит, эти старинные иконы, которыми здесь все обвешано – не для украшения? А на них, выходит, что – молятся, что ли? И Софья молится? Да нет, ерунда какая-то… Молятся старушки в платках и совсем простые женщины – тоже в платках и очень похожие на старушек… А попы – они обычно такие старые, косматые, седые, брюхо у них с подушку, одеты в золотые одеяния и увешаны драгоценностями – по телевизору однажды показывали, когда ночью какой-то праздник был, Рождество, кажется, или эта, как ее… Пасха… И смотреть на то, что они делают, больше пяти минут нельзя: скучно… Как там эти, в церкви, по столько часов выдерживают и не засыпают? Выходит, вот почему он не папа, а отец… Ну, конечно, попов так и зовут – «отец такой-то»… Значит и он ходит по той кладбищенской церквушке в такой же золотой одежде и блестящей шапке? И поет заунывным голосом? Вот этот молодой, красивый и веселый человек?

– Готова? – спросили Сашеньку, и она вздрогнула и закивала…

– Ты зачем в рясе? – изумленно спросила Софья своего отца. – Или потом сразу по требам?

– Да нет… – непонятно ответил он. – Просто думаю, что вдруг не Бога, так хоть рясы с крестом постыдятся…

…Ровно в половине четвертого в дверь квартиры на седьмом этаже серого дома с башенками Сашенька, открыв ее своим ключом, впустила двоих необычных мужчин: подполковника милиции и священника. Первый держал наготове раскрытое удостоверение, а второй выглядывал у него из-за плеча, но вид имел решительный и на компромиссы не согласный. Услышав в прихожей подозрительно густое шевеление, из кухни тенью скользнула иззелена-бледная Катина мать. Девочка невольно ахнула и отшатнулась. Лицо ее мамы было неузнаваемо – так опухли не заплаканные, а словно выплаканные и ослепшие глаза. Она окинула вернувшуюся блудную дочь парадоксально безразличным взглядом, и едва ли намного больше интереса мелькнуло в нем при виде странных мужчин.

– Милиция… – на всякий случай опередил любые события Николай.

– Вижу… – без выражения ответила она. – Ну что ж, арестовывайте…

Глава шестая. Первая и единственная. Окончание

Катя никогда не могла понять женщин, по нескольку раз выходящих замуж или имеющих бесчисленные «романы». Не то что понять, но даже каким-то образом простить их существование на свете она не могла – будто они наносили ей этим личное оскорбление. Катя не осуждала их за «безнравственность» в общепринятом смысле этого слова – нет, ее чувства к ним были сложней и причудливей. Она словно подсознательно не причисляла их к человеческому роду. А к какому же тогда? К животному? Но даже самая шелудивая сука на свете спаривается пусть и с разными кобелями, но строго два раза в год, во время течки, и делает это, лишь подчиняясь неумолимому инстинкту размножения: почувствовав в себе щенность, она больше не подпускает самцов! Куда же отнести двуногую прямоходящую самку с высшим образованием, думала Катя, способную уже спустя месяц после расставания с одним мужчиной, как ни в чем не бывало, идти под руку с другим, с пугающей естественностью называя его «своим». Ведь он же – другой! Это не то лицо за обедом напротив, не той тональности храп в постели, иные привычки, чуждые вкусы, незнакомые пристрастия – все иное! И вот так запросто принять и вобрать в себя это иное, приспособиться к существованию бок о бок, не сравнивая и не сопоставляя каждую секунду с тем, которое не повторяется… Ведь это же с ума сойти можно, казалось Кате, и, наверное, сходят еще при первой же перемене, а потом, когда уже сумасшедшие, то все равно…