Читаем Критические рассказы полностью

Критические рассказы

«Беден и зол был отец твой угрюмый», — говорит он об отце любимой женщины. И о своем отце: «угрюмый невежда». И о своей музе: «угрюмая муза». Даже описывая радостный праздник весны, он и там нашел угрюмые звуки; он услыхал голос, который —

Чу! кричит заунывно: ay!

Потом через несколько лет он зачеркнул это непраздничное слово и написал:

Чу! кричит: «Парасковья, ау!»[193]

Иногда вместо угрюмый он пишет унылый, это ведь так зловеще рифмуется с другим его излюбленным словом, — могила:

Не говори, что дни твои унылы…Передо мной холодный мрак могилы…Знаю, день проваляюсь уныло…И пугать меня будет могила…Сопрутся люди, смущены, унылы…И подвезут охотно до могилы…Словно как мать над сыновней могилой…Стонет кулик над равниной унылой…Касатка порхает над братней могилой…И плющ зеленеет, и ветер унылый…

Он по самой своей природе — могильщик. Похороны — его специальность. В его книге столько гробов и покойников, что хватило бы на несколько погостов. И какие погребальные заглавия: «Смертушка», «Смерть крестьянина», «Похороны», «Кладбище»,[194] «Гробок», «Могила брата». Один из его романов так и назывался «Озеро Смерти» — а потом стал называться «Мертвым Озером».[195] И какие погребальные метафоры! — людей он называет червями, которые копошатся на трупе:

И на остатках жилья погорелогоЛюди, как черви, на трупе копошатся,—

тучи — гробами, Неву — гробницей, землю — мертвецом:

Земля не одеваетсяЗеленым ярким бархатомИ, как мертвец без савана,Лежит под небом пасмурнымПечальна и нага.

Снег — это, конечно, «саван», «погребальный покров»!

Как саваном, снегом одетаИзбушка в деревне стоит…В белом саване смерти земля…На белом, снежном саване…Словно до-сердца поезд печальный,Через белый покров погребальныйРежет землю…

И туман у него тоже саван:

В саван окутался Чертов овраг.

Деревенские зимние сумерки для него как бы всемирная смерть:

Как будто весь мир умирает.

Даже литеры в руках у наборщиков кажутся ему мертвецами:

мы литеры бросаем,Как в яму мертвецов.

Взглянув в окно вагона и увидев дым паровоза, он опрашивает:

Что там? Толпа мертвецов?

Увидев зимний деревенский пейзаж, восклицает:

Картина эта такова, что тутГробам бы только двигаться уместно.

Даже на небе у него гробы:

На небо взглянешь — какие-то гробы,Цепи да гири выходят из туч.

Срубленный лес, по его ощущению, мертвецкая:

Трупы деревьев недвижно лежали.

Похоронив друга и вернувшись с кладбища домой, он продолжает видеть его и сквозь землю в гробу:

Жадный червь не коснулся тебя,На лицо, через щели гробовые,Проступить не успела вода.Ты лежишь как сейчас похороненный,Только словно длинней и белейПальцы рук, на груди твоей сложенных.

Следить за разложением зарытого в землю покойника — обычное пристрастие Некрасова; при этом почти никогда не забывает он могильных червей:

То-то, чай, холодно, страшно в могилушке,Чай, уж теперь ее гложет, сердечную,Червь подземельный.

Или:

Гроб бросят не в лужу,Червь не скоро в него заползет.Сам покойник в жестокую стужуДольше важный свой вид сбережет.

Гробовым, замогильным голосом читал он вслух эти гробовые стихи. «Некрасов читает каким-то гробовым голосом», — записала о нем Штакеншнейдер. «Голос Некрасова звучал совсем замогильной нотой», — вспоминает П. Гайдебуров. «Читал он тихим, замогильным голосом», — вспоминает Л. Ф. Пантелеев.

Некий А. Р. вспоминал: «…манера его [читать стихи] поражала однообразием и унылою монотонностью. Ни понижений, ни повышений тона, все ровно, все одинаково, как шорох песку под колесами медленно-медленно движущегося воза… И манера и слабый голос Некрасова вызвали в слушателях скорбное кладбищенское настроение»[196]

К кладбищенским темам его влекло постоянно.

Перейти на страницу: