Критические статьи, очерки, письма

Я живу здесь уединенно, с женой, дочерью и двумя сыновьями — Шарлем и Франсуа. Несколько изгнанников присоединились ко мне, и мы составляем одну семью. Каждый вторник я кормлю обедом пятнадцать бедных детишек из самых нуждающихся семей на острове; и тогда все мы прислуживаем им. Таким образом я стараюсь дать этой феодальной стране наглядный пример равенства и братства. Время от времени кто-нибудь из друзей переплывает море, чтобы пожать мне руку. Для нас это праздники. У меня есть собаки, птицы и цветы. Надеюсь в будущем году обзавестись коляской и лошадью. Мое состояние, сильно пострадавшее и приведенное почти в полное расстройство государственным переворотом, отчасти удалось восстановить благодаря книге «Отверженные».

Встаю я рано, рано ложусь, целыми днями работаю, гуляю по морскому берегу. Пишу я на скале, в кресле, созданном самой природой; это живописное место носит название Фирмен-бей. Я не читаю тех семисот сорока статей, которые опубликованы против меня (и подсчитаны моими издателями) католической прессой Бельгии, Италии, Австрии и Испании. Я очень люблю чудесный, трудолюбивый народ, среди которого живу, и думаю, что и он в какой-то мере платит мне тем же. Я не курю, я ем ростбиф, как англичанин, пью пиво, как немец, — но это не мешает «La Espana», мадридской газете церковников, утверждать, что Виктора Гюго вовсе не существует и подлинный автор «Отверженных» — сам сатана.

Вот, милостивый государь, почти все интересующие вас сведения. Позвольте в дополнение к ним дружески пожать вам руку.

Виктор Гюго.

Теодору де Банвилю

Отвиль-Хауз, 8 июля [266]

Понимаете ли вы, поэт, всю трудность моего положения? Мои враги препятствуют мне выразить признательность моим друзьям. Я — в самом центре борьбы, которая ведется с исключительным остервенением, весь старый абсолютистский и ханжеский сброд упивается ею. Впрочем, мне это нравится; я люблю такие войны, в которых правда не может не победить. Но я люблю также, чтобы правда имела своих поборников. И если в этой борьбе я, на свою беду, выражаю малейшую симпатию смельчакам, сражающимся по одну сторону со мною, поднимается неистовый вой. Проверяют мои письма, считают строчки, взвешивают слова. Вот каково мне! Если сейчас, прочтя то, что вы написали в «Le Boulevard», я решился бы сказать вам, что ваша статья превосходна, что вы человек большого и подкупающего ума, что дружеское ко мне расположение имеет своим источником вашу преданность делу угнетенных, которому служу и я, если бы я все это вам высказал и еще многое другое, о чем я думаю, — тогда всему конец: на меня донесут, как на пойманного на месте преступления, на виновного в дружбе и признательности.

Ну и что ж, тем хуже, — а я вас люблю.

Виктор Гюго.

Гюставу Флоберу

Отвилъ-Хауз, 6 декабря 1862

Милостивый государь!

Благодарю вас за то, что вы дали мне возможность прочесть «Саламбо». Это прекрасная, сильная и содержательная книга. Если бы Французская Академия не была бы котерией, а тем авторитетным национальным учреждением, которое хотел создать Конвент, перед вами еще в этом году широко распахнулись бы двери Французской Академии и Академии надписей. Вы обладаете огромной эрудицией и как писатель и как философ. Вы воскресили давно ушедший от нас мир и этот изумительно возрожденный мир обогатили захватывающей драмой. Всякий раз, когда я встречаю в писателе сочетание чувства реального, раскрывающее перед ним самую жизнь, и чувства идеального, которое позволяет ему заглянуть в душу, я взволнован, я восхищен, я не могу сдержать своего восторга. Примите же, милостивый государь, дань моего восхищения, примите с той же сердечностью, с какой я приношу его вам.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Бьевилю

Отвиль-Хауз, 21 января 1863