Критические статьи, очерки, письма

При всей наивности социальной утопии Гюго, при всей буржуазной ограниченности его представлений о Европе XX века, оказавшихся столь непохожими на историческую обстановку Европы эпохи империализма, мечты великого поэта о «повсеместной перековке мечей и оков в орала», о том времени, когда «на смену рекам-границам придут реки-артерии», когда не будет больше «ни таможен на границах… ни предрассудков в умах», волнуют и в наши дни своим высоким гуманистическим пафосом и историческим оптимизмом.

Глава «Минувшее» представляет собой, по выражению самого Гюго, «погружение в страшную бездну прошлого». «Прошлое» Парижа — это его история до французской буржуазной революции 1789 года. Эта революция является для Гюго тем водоразделом, с которого собственно и начинается подлинная история Парижа. «Французская революция — это начало».

Гюго изображает прошлое как бесконечную цепь народных страданий. Один за другим он приводит яркие эпизоды, характеризующие бесправие народных масс дореволюционной Франции. Гюго полон страстным сочувствием к угнетаемым и бесправным и острой ненавистью к их угнетателям.

Но даже эта глава, воспроизводящая самые темные страницы истории, проникнута историческим оптимизмом, полна все той же неколебимой веры в прогресс. Даже в этих «сточных канавах истории» писатель обнаруживает ясные приметы движения человечества вперед. Это «нагромождение страданий» не бесплодно. «Мрак прошлого имеет свой итог — 1789». И если в начале главы Гюго заявляет, что история Парижа пугает его как мыслителя, то в конце своего исторического экскурса он призывает постигнуть смысл событий и положительно воспринять их. «Принимайте… историю такой, какова она есть, — пишет он, — ужаснитесь ей в той мере, в какой она того заслуживает, но… в конце концов, вы станете ею восхищаться. В ней первое слово — король, последнее — народ. У всех этих фактов есть исток — деспотизм, у них есть устье — демократия».

«История, — заявляет Гюго, — шаг за шагом утверждает прогресс», ибо прогресс — основной закон, управляющий событиями. Идея прогресса выступает в очерке «Париж» в высоко поэтическом аспекте, как идея движения человечества от мечты к действительности. «Тот, кто мечтает, — предтеча того, кто мыслит, — пишет он. — То, что предстоит осуществить, — это глыба, которую надо обтесать; первыми начинают ее обтесывать мечтатели… — Первая фраза возможного — это невозможное… Сгустите все мечтания — я вы получите действительность». Яркое проявление движения от мечты к действительности Гюго видит в научном и техническом прогрессе своего времени. Именно в этом плане и рассматривает он Всемирную выставку. «Всякая всемирная выставка как бы подводит итоги цивилизации, — пишет он. — Внешне — сопоставляются и сравниваются изделия, по существу же — это сличение утопий. Всякое изделие первоначально было химерой. Видите это пшеничное зерно: для тех, кто питался желудями, оно казалось бессмыслицей».

Если в 40-х годах в «Рейне» Гюго элегически сетует на то, что проведенная железная дорога уродует прекрасный пейзаж, то в «Париже» «бог локомотива» — существенная черта эпохи, безоговорочно принимаемая и возводимая в поэтический образ.

Успехи и достижения в области технических знаний предстают писателю как символ торжества человеческого разума. «Все отрасли промышленности наших дней — это вчерашние утопии, — пишет он. — Возьмите факт, алгебраически самый положительный, проследите его из века в век — и в конечном счете вы натолкнетесь на пророка. Что за фантаст Дени Папен! Можно ли представить себе котел, преобразующий мир? И как умеет Академия наук время от времени образумливать всех этих изобретателей! Они всегда неправы сегодня и правы завтра. А ведь для целого множества химерических мечтаний «завтра» уже настало; в этом и состоит сегодня общественное богатство и всеобщее процветание».

Многие европейские писатели середины XIX века, видевшие, что успехи цивилизации поставлены на службу господствующему классу, осуждали эту цивилизацию. У Гюго — подлинного демократа — успехи науки вызывают величайшее сочувствие и восхищение. Он видит в прогрессе истинную поэзию, высшую красоту: «Фотография, телеграф, аппарат Морзе… трансатлантический кабель, артезианское бурение… сверлильные машины, паровой двигатель на железных дорогах, в сельском хозяйстве, на кораблях, винт в океане в ожидании винта в атмосфере — что же все это! Мечта, сконденсированная до того, что она стала реальностью. Непостижимое, ставшее повседневным. Так продолжайте же вы, педанты, отрицать, а вы, провидцы, идти вперед».