Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1

Здесь в первую очередь интересно теоретико–вероятностное соображение о приблизительной равномерности «потери и забывания» в веках произведений различных жанров. Нельзя ли это теоретическое положение проверить экспериментально?

Трудность такой экспериментальной проверки состоит в необходимости создания искусственного механизма «потери и забывания». Можно, например, предложить следующее: возьмем какой–нибудь достаточно полный, но не всеобъемлющий обзор средневековой и новой литературы какой–нибудь страны, скажем, Франции, и будем, по определению, считать «забытыми и потерянными» сочинения, в этом обзоре не упомянутые.

Эта идея принадлежит А.С. Мищенко, который и произвел такой эксперимент, взяв обзор французской литературы из статьи «Франция» Советской Исторической Энциклопедии. Оказалось, что никакого выборочного забывания отдельных жанров, вообще говоря, не наблюдается.

Однако можно предложить и другой механизм. Скажите, каких французских драматургов вы помните? Безусловно, вы вспомните Мольера, Корнеля и Расина (все XVII век), а из XVIII века вы вспомните (если у вас нет специальных знаний), пожалуй, только Бомарше. В XIX веке вы не укажете ни одного французского драматурга, кроме, быть может, Гюго и т.п. Получается, что XVII век был на драматургов во Франции втрое более урожайным, чем XVI или XIX век!

Это возражение против соображений Морозова на первый взгляд представляется очень убедительным. Однако если лучше подумать, то становится ясным, что оно не относится к делу. Тот факт, что мы помним драматургов XVII века и забыли многочисленнейших писателей XVIII и XIX веков, объясняется не тем, что сочинения последних до нас не дошли (каждый может найти их в библиотеках), а нашим воспитанием и образованием. Знали ли бы мы Мольера, если он бы не изучался в школе, непрерывно не переиздавался и не ставился в театрах? Античные же писатели якобы дошли до нас через тысячелетний промежуток прерванной культурной традиции, и сохраниться за эту тысячу лет имели одинаковые шансы как самые знаменитые и авторитетные писатели, так и самые ничтожные, ибо все они были равны перед плесенью, сыростью и мышами.

Можно также спросить, верно ли, что «моды бывают только в нарядах»? Казалось бы, наоборот, в истории литературы наблюдается непрерывная смена жанров. В периоды социальных потрясений и революций пышно расцветает поэзия (в основном героико–патриотическая) и театр (в форме массовых театрализованных зрелищ и действ), а в более спокойные времена приоритет получает лирика и психологический роман. Мы сами являемся свидетелем необычайного роста научно–фантастической литературы, практически не существовавшей сорок лет назад. Однако всплески этой моды совсем не так велики, как нам вблизи кажется, несмотря на все, большая часть литературной продукции сейчас, как и раньше, состоит из романов. Литературной моде подведомственны не столько сами жанры, сколько наша их оценка и количество уделяемого им внимания со стороны критики и окололитературной публики. Случись сейчас перерыв в литературно–культурной традиции, и будущие археологи и филологи не обнаружат в остатках нашего времени никакого «плодопеременного хозяйства», аналогичного античному.

 

Театр Еврипида

Морозов также подвергает (см. [4], стр. 561—652) исследованию сами произведения «античной» драматургии с целью обнаружить в них самих следы подлога. Мы не будем излагать здесь всех соображений Морозова, а ограничимся только теми, которые относятся к Еврипиду.

Вот что пишет Морозов:

«…Вот, например, хоть «Прекрасная Елена» Еврипида, поставленная, судя по надписи, на афинской сцене ровно за 412 лет до «Рождества Христова».

В сценарии ее на переднем плане стоит гробница покойного царя. За нею стена кремля, у которой ворота настежь открыты. Далее холм, на котором возвышается роскошный дворец Феоклимена, но двери его заперты. Сцена первая. Перед гробницей на ложе из листьев и ветвей. Елена. Утро. Царица поднимается с ложа.

 

ЕЛЕНА

Здесь блещут Нила девственные волны

Взамен росы небесной он поит

Лишь снег(!!) сойдет в Египте, по низинам

Лежащие поля…

 

(В сноске Морозов приводит и греческий текст, показывающий, что «снег в Египте» не является вольностью переводчика. — Авт.).

Читатель сам поймет, что краска стыда на лице не позволяет мне останавливать его особое внимание на снеге, покрывающем Египет…

Скажу только, что измыслить такую несообразность не мог ни один ионийский или какой–либо другой грек, а только француз — не южнее Парижа или германец — не южнее Вены.

Но обратите внимание опять на обстановку сцены, необходимую особенно при четвертом выходе, когда «на фоне рассвета одна рабыня несет высоко поднятый горящий факел и чашу, в которой дымится сера, а ее госпожа останавливается и долго смотрит на предрассветное небо»…