Критическое исследование хронологии древнего мира. Библия. Том 2

Евангелие Матфея носит следы длительной и часто прерывавшейся работы (что вполне согласуется с бурными перипетиями биографии Студита). Можно думать, что он писал его всю жизнь, а закончил уже перед смертью при Михаиле в более спокойной обстановке. «В свет» Евангелие вышло, по–видимому, уже после его смерти тщанием его учеников.

Однако издатели евангелия встретились с характерной трудностью. Легенды об авторах двух предыдущих евангелий уже создали в умах современников вполне определенный образ идеального евангелиста, которому погрязший в политических и религиозных дрязгах Студит явно не удовлетворял. Слишком мало было в нем от просветленного Иоанна и простодушного Марка. Поэтому евангелие Студита, несмотря на его обстоятельность, обилие чудес, подробность и разработанность монашеской доктрины, было неприемлемо под его именем большинству христианского мира. Его ученикам не оставалось ничего другого, как скрыть авторство Студита под незамысловатым псевдонимом.

Так возник «евангелист Матфей» в результате последующего апокрифирования получивший биографию и все атрибуты реально существовавшей личности.

 

Евангелист Лука

Евангелист Лука в «Житиях» не удостоен длинной биографией. Он характеризуется как хороший врач и о нем упоминает Павел в послании к коллосянам: «Приветствует вас Лука, врач возлюбленный…» (Поел, к Коллосянам, IV, 14). Он умер в глубокой старости и от его гроба исцелялись многие болезни, «особенно глазные».

Кроме него, в святцах имеется еще 7 Лук и среди них, как и следовало ожидать, один замечательный, очень похожий на евангелиста. Это — ЛУКА ЭЛЛАДСКИЙ (850—946 гг.). Хотя большинство святых совершали различные чудеса, в том числе и исцеления, никто из них по количеству и качеству исцелений не может сравниться с Лукой Элладским. Спрос на него как на врача был настолько велик, что он, не выдержав напряжения, был принужден на три года бросить медицину. Он умер 96 лет от роду, но и после смерти остался великим врачом: «Из его мощей потекло благовонное масло, от помазания которым исцелялись хромые, прозревали слепые, очищались прокаженные и с испугом выскакивали из животов людей бесы…» (см. [1], стр. 450—451).

Хотя в официальной биографии Луки Элладского нет никаких намеков на литературные труды вообще, и евангелия в частности, отсутствие лучших кандидатур заставляет признать его евангелистом.

 

Заключение

Итак, можно полагать, что евангелистами были следующие святые:

 

1. Марк Афинский (? — 684 г, или 725 г.)

2. Иоанн Дамаскин (? — 776 г.)

3. Феодор (Матфей) Студит (759 г. — 826 г.)

4. Лука Элладский (850 г. — 946 г.)

 

Правильность этих отождествлений подкрепляется тем, что обнаружившаяся последовательность четырех канонических евангелистов совпадает с той, какая установлена текстологическим анализом (см. § 1 настоящей главы).

Таким образом, получается, что период нового евангельского творчества, возвестившего новую религиозную идеологию, является непосредственной прелюдией к крестовым походам, которые, следовательно, начались сразу после распространения в Европе евангельской системы взглядов, когда чтение евангелий вошло в ритуал христианской службы. Как пишет Морозов: «Без этой естественной прелюдии и сами крестовые походы делаются как бы висящими в воздухе и отделенными от своего естественного основания, евангельского учения, тысячелетним пустым промежутком. Действительно, если евангелия писаны в I в. н.э. и читались по всем христианским церквам, то как могли они не вызвать еще в VIII веке всеобщего христианского отпора магометанам, будто бы захватившим в предыдущем столетии и самый гроб их Бога? А если христиане молчали более 400 лет, то как могло случиться, что в 1096 г. какой–то Вальтер Голяк вместе с юродивым Петром–пустынником достигли своими безграмотными речами на городских улицах того, что «благородные рыцари», побросав своих «прекрасных дам», как сумасшедшие бросились за ними в далекие пустыни, где и погибли почти поголовно? Почему и вслед за этой катастрофой стремление христианских принцев и королей в эти дикие страны не прекращалось почти целых два столетия, разбиваясь, как волны, о географические преграды и о полную невозможность основать на прибрежьях Мертвого моря какое–либо культурное государство, способное защитить себя со стороны Египта или Месопотамии?…. Крестовые походы немыслимы психологически, если только мы удалим их евангельский фундамент не только в 1 в. н.э., как делают теперь, но даже и в V век» ([1], стр. 513—514).

Конечно, этот анализ Морозова страдает односторонностью, не учитывает социально–экономических причин крестовых походов. Но психологическую невозможность крестовых походов при отнесении евангелий в I век он уловил, конечно, правильно.