Критика демократии

Наш соотечественник П. Л. Лавров, представлявший между социалистами довольно редкую умственную силу, определял социализм как движение к “усилению элемента солидарности и кооперации между людьми и к борьбе против эксплуатации человека человеком” (“Государственный элемент в будущем обществе”). С этим никак нельзя согласиться. В словах Лаврова указывается не что такое социализм, а лишь то высокое и благородное, чего и он не был чужд и напоминанием чего некогда принес пользу. Но солидарность (а следовательно, и кооперация) не только возможна между людьми независимыми и свободными, обладающими всеми правами собственности и свободы действия, а, в сущности, иначе и не мыслима. Принудительная солидарность уже не есть солидарность. Особенность социализма и состоит в неверии в свободную солидарность, в мысли, будто бы солидарность и кооперация невозможны иначе как при полном коллективизме, который бы совершенно подавил индивидуализм.

В этом исключительном коллективизме вся суть социализма и вместе с тем причина его противоречия с естественными законами человеческой собственности.

Общественность такая, как она возникла и живет в мире, по естественным своим законам, составляет явление, в котором созидающей силой являются два неразрывно связанных фактора: индивидуализм и коллективизм. Законы общественности создаются, держатся и видоизменяются их совокупным действием. Но в теоретическом представлении мы можем рассматривать их порознь, и они могут при односторонности мысли казаться нам отрицающими друг друга. В практической деятельности мы также можем давать ненормально широкое место одному фактору, суживать действие другого. При этом мы уже не можем ни правильно понять общества, ни правильно его устраивать. Социализм именно и совершает эту ошибку, и притом в высочайшей степени.

Однако это ошибочное учение и ошибочная система созидания появились в XIX веке не без серьезных оснований. Дело в том, что здоровое состояние общественного организма требует правильного сочетания индивидуализма и коллективизма, и при нарушении их должного равновесия происходят более или менее сильные общественные недомогания, способные перейти и в смертельную болезнь, если не явится в свое время должного восстановления равновесия. Такой кризис недомогания Европа переживала в конце XVIII и особенно в начале XIX века. Я не остановлюсь на сложных причинах, это породивших. Во всяком случае, народившийся тогда либерально-буржуазный строй обнаружил резкое отклонение общественности в сторону индивидуализма. В этом либерально-буржуазном государстве внутренняя организация общества не только не возбуждала сознательного внимания, но даже преследовалась. Так, например, ассоциации представлялись явлением антигосударственным. В государстве все было направлено исключительно к охране порядка и свободы, с отречением от обязанности всесторонне пещись о благе граждан и с особенно резким отрицанием всякого государственного вмешательства в экономическую область жизни.

Именно эти особенности строя, бывшего тогда “новым”, и были причиною, по которой социализм мог появиться с такой силой и настойчивостью. Он явился как реакция заброшенного коллективизма против торжествующего индивидуализма. Маятник нарушенного равновесия качнулся в противоположную сторону и вследствие благоприятных для этого причин размахнулся еще гораздо дальше, чем это было сделано индивидуализмом первой революции.

Социализм выступил как движение одностороннего коллективизма, и с этим связаны все его особенности, которые по мере развития социализма все более обострялись. Таковы: отрицательное или пренебрежительное отношение к значению личности, а следовательно, и ко всему, личностью порождаемому. Так отрицается семья, собственность, религия, групповая самостоятельность. С пренебрежением к личности и с признанием только коллективности неизбежно было также все более сильное развитие материализма. От этого же пренебрежения к личности являлось отрицание исторической общественности и поэтому все более резкая революционность социализма.

II

Все эти особенности, доведенные до наибольшей уродливости в марксизме с его теорией экономического материализма, замечаются, однако, уже и в утопическом социализме, несмотря на его относительный идеализм. Фурье, например, хочет строить свой фаланстер на комбинации страстей человека, то есть как будто бы держится на почве человеческой психологии. Однако и он настолько мало сознает всю силу личности в общественных явлениях, что может полагать, будто бы люди до сих пор еще никогда не жили сообразно своей природе и только он, Фурье, открывает им к этому пути. Но что же это была бы за жалкая “природа”, если бы она дожидалась явления философа для того, чтобы почувствовать свои законы! Разве сила тяготения ждала Ньютона для того чтобы определить движение небесных тел? Ясно, что сила природы личности совсем плохо сознавалась Фурье.