Критика криминального разума

— Да провалиться мне сквозь землю, сударь! — провозгласил Штадтсхен и тут же, прежде чем продолжить, поспешил извиниться за свой тон. — Все изменилось, когда я провожал ее домой. Дело в том, что, когда я отвел ее в подземелье, запах там… ну, вы понимаете, сударь, какой там запах. Фрау Лямпе сразу сказала, что ей дурно, и попросила немедленно увести ее оттуда, заявив, что жуткие останки не могут принадлежать ее мужу. Я ведь не мог насильно заставить ее внимательнее рассмотреть труп, сударь. Когда мы встретились с вами, герр поверенный, я как раз вел ее наверх подышать свежим воздухом. Потом бы я обязательно отвел ее снова в склеп, но вы сами настояли, сударь, чтобы я отвез ее домой.

— Ах, значит, так? — отозвался я, начиная подозревать, что Штадтсхен мог заставить женщину подписать показания в надежде выслужиться передо мной и добиться для себя прощения. — Но если она даже не взглянула на труп, что заставило ее изменить точку зрения?

— Это произошло по дороге в Белефест, сударь, — объяснил он. — Я и не заговаривал о теле. Просто спросил ее, по каким особенностям внешности мы могли бы узнать ее мужа, если бы вдруг нашли его. Официально он считался пропавшим без вести. Он мог потерять память, его могли ранить или даже убить. И меня заинтересовало, не было ли у него на теле чего-то такого, к примеру, родимого пятна, по чему его можно было бы узнать. — Штадтсхен замолчал, и у него на лице появилась тень улыбки. — У него была такая отметина, сударь! Она мне сама сказала.

— И что за отметина? — спросил я.

Я был похож на человека, полагавшего, что он страдает от смертельной болезни, которому известный врач вдруг сообщает, что его недуг весьма легко лечится.

— Мы с вами видели ее, сударь, да не обратили внимания, — ответил Штадтсхен и широко улыбнулся при этом, как будто наш разговор начинал его веселить. — Помните белую выступающую кость у него во рту, герр Стиффениис? Помните, когда я повернул череп? Находясь на службе в прусской армии лет сорок назад, герр Лямпе был легко ранен вражеским штыком. Он прорезал ему нижнюю губу и рассек верхнюю часть неба!

Я очень хорошо помнил то, о чем он вел речь. Я принял ту рваную рану за обнаженную небную кость. Я даже счел ее за след клыка одного из волков, разорвавших его на части. И если при первом осмотре рот Мартина Лямпе с запекшейся в нем кровью вызвал у меня приступ тошноты и омерзения, то теперь он казался одним из самых восхитительных зрелищ, которые мне приходилось видеть в жизни.

— И я снова поспешил с ней в город. Мы прибыли как раз вовремя. Конечно, я искал вас, сударь, — добавил Штадтсхен, внимательно всматриваясь в мое лицо, пытаясь понять, как я отреагирую на его слова, — но вы куда-то ушли. Врач выдал свидетельства о смерти, пригласили пастора, чтобы он отслужил заупокойную службу, могилы для этих трупов вырыли еще раньше. Любое промедление могло усложнить процедуру. Я объяснил врачу необходимость повторения осмотра, и он согласился дать женщине возможность взглянуть на череп и на упомянутый шрам. Все прошло благополучно, и она опознала мужа. Я привел ее наверх, написал изложение показаний, прочел их ей, и она поставила крестик под ними. И, как я уже говорил, теперь фрау Лямпе можно считать вдовой.

Я отвернулся и на мгновение закрыл глаза.

«Кенигсберг в безопасности, — с восторгом подумал я. — Моя задача выполнена».

— Великолепная работа, офицер Штадтсхен, — произнес я с искренней теплотой в голосе. — Теперь в своем донесении я смогу показать вашу роль в расследовании в значительно более благоприятном свете.

Хотя его лицо оставалось суровым и непроницаемым, в глазах мелькнула радостная искорка.

— Да благословит вас Бог, сударь, — пробормотал он.

Я понял, что Бог действительно был сегодня гораздо более благосклонен ко мне, чем раньше. И намного благосклоннее, чем я заслуживал. Удалось не только установить имя убийцы, но и обнаружить его труп, который совершенно однозначно опознан. Я тихо закрыл дверь кабинета и снова сел за работу. Теперь меня переполняла уверенность. Божественное Провидение буквально несло меня вперед.

— Король получит отчет! — воскликнул я, обращаясь к пустой комнате.

Это будет торжествующее описание моего успеха, которое я так давно мечтал изложить на бумаге. И именно его и получит король. Снова взяв перо, я продолжил со всем литературным изяществом, на которое был способен: